Ира прочитала:

– «…Таковы астероиды тысяча тридцатый Витя и тысяча триста тридцатый Спиридония, названные так в честь юного пулемётчика Виктора Заславского и его дяди, черноморского моряка Спиридона Ильича Заславского, павших в боях Великой Отечественной войны».

Витя посмотрел на него.

– Посмотри, пожалуйста, себя, – попросил Теряев.

Ира посмотрела и сказала:

– Меня там нет.

– Ты там.

– Да вот же – всё про небо написано. Меня там нет. В натуре.

– Всё равно ты там, – сказал Теряев. – Не может быть, чтобы тебя там не было. Просто тебя ещё, наверное, никто не открыл.

– Пора, сказал Карлсон. – Уже достаточно темно.

Он и Ира отправились к чердачному окну, а Витя и Теряев с Августом еще сидели и смотрели на небо.

Они уходили с чердака поздно ночью. Молча спустились по винтовой лестнице. Молча ждали лифта. Витя мечтательно улыбался.

Но тут из темноты, тихий и грозный, как призрак, выступил Суровый Сосед в габардиновом пальто поверх полосатой пижамы и в шляпе.

Карлсон взвыл от страха.

– А! Подстерёг я вас!

– Вам чего, товарищ? – оскорблённо спросила Ира.

Суровый Сосед онемел.

– Спать по ночам надо, – сказала Ира. – А не шарахаться по лестнице в нижнем белье. А если не спится, двор уберите. Все полезнее, чем детей пугать на ночь глядя.

Подошел лифт. Все пятеро вошли в кабину и унеслись вниз.

Суровый Сосед остался стоять, недоумевая.

– Внучек! Обедать иди.

Теряев оторвался от книги, пошёл, было, из комнаты, но вернулся и пересадил куклу от её маленького письменного стола к маленькому обеденному. Поставил перед куклой прибор:

– Приятного аппетита, Ира! – и отправился на кухню. – Я сам, бабушка, – сказал он, помогая бабушке переставить кастрюлю с плиты на стол.

– Сам, так сам. Тогда я стирать пойду.

– Я потом постираю, – попросил Теряев, наливая в тарелку борщ.

– Будет уже с тебя забот. Довольно.

Бабушка полоскала в ванной белье:

Когда пришла на кухню, Теряев сидел за столом, схватившись за живот, и стонал.

– Ты что, внучек? Что с тобой?!

– Переборщил я, бабушка!

На столе стояла пустая тарелка и кастрюля с половником пустая, только на донышке немного борща краснелось.

– Батюшки! – всплеснула руками бабушка. – А кашу кто же кушать будет? А молоко?

– Не горюй, бабушка, сейчас я это дело поправлю.

Теряев лёг на пол, стал по полу кататься и приговаривать:

Потом Теряев снова сел за стол:

– Давай, бабушка, кашу!

Небо над городом было тяжёлое, низкое, серое. Был тихий осенний день в конце сентября. То есть он был тихий на крыше теряевского дома, но не внизу, не в городе, где озабоченно копошились люди на тротуарах, перекрёстках, в очередях, и с неясным бормотанием двигался безконечный цветной поток машин.

Витя, Теряев с Августом и Ира с биноклем сидели на крыше.

– Холодно! – сказала в пространство Ира.

Теряев начал было расстёгивать куртку, но Витя его опередил, стянул с себя свитер и помог Ире его надеть. Получилось платье-мини. Рукава до колен.

– Стой спокойно! – приказал Витя и стал закручивать рукава.

Ира хихикала.

Теряев отвернулся, загрустив.

– А вот там есть башня на крыше, – сказала Ира, – как перевёрнутая рюмка.

– Где? – оживился Витя. – Покажи.

– Вон, серенькая. Придумал же кто-то, построил.

– Завязал, небось, – весело предположил Витя, – и построил в честь знаменательного события.

– Что завязал? – не понял Теряев.

– Это дело завязал.

– Как это можно «завязать дело»? – недоумевал Теряев.

– Какой ты тупой! – удивилась Ира. – Вот это дело завязал, чего тут непонятного-то? – и она щёлкнула себя по горлу.