– Ах, Лев Аркадьевич, да разве дело в моем недомогании? У нас ведь беда случилась!

Говорить далее она не смогла, завсхлипывала и спрятала лицо в пене кружев.

Девушка, сидевшая подле нее, теперь поднялась, печально кивнула Ивану Никитичу, приветствуя его.

– Познакомьтесь с любезной Татьяной Савельевной, племянницей Марьи Архиповны, – представил ее доктор, хотя Иван Никитич и сам уже догадался, кто перед ним.

– Вы простите нас за эту неразбериху, – рассеянно проговорила Татьяна, поведя рукой в сторону дивана и всхлипывающей тетушки.

«Отчего же это ее еще замуж не выдали?» – с удивлением подумал Иван Никитич, увидев перед собой стройную миловидную барышню с густыми русыми волосами, уложенными красивыми волнами, одетую в светлое, пошитое по последней моде легкое платье с пышными рукавами.

– Вы, может быть, хотели бы выпить чаю?

Татьяна в растерянности обратила взгляд на молчавшего до сих пор мужчину.

– Осип Петрович, распорядитесь что ли, нам всем чаю подать сюда, на маленький столик.

«Осип Петрович? Стало быть, не француз. Должно быть, он тутошний управляющий, потому нас и не представили, – догадался Иван Никитич. – Да, на управляющего он похож. Вряд ли загадочный художник имеет подобную обыкновенную наружность».

Осип Петрович молча поклонился и вышел. Татьяна, видимо, вполне убедившись, что ее тетушка не в той кондиции, чтобы соблюдать этикет, взяла роль хозяйки на себя. Она кликнула двух горничных, те сноровисто придвинули три кресла ближе к дивану, на котором возлежала страдающая Марья Архиповна, перенесли сюда же небольшой столик и взялись накрывать к чаю. Лев Аркадьевич пытался было протестовать, но к облегчению Ивана Никитича, эти протесты не были приняты всерьез, и скоро можно было, наконец, присесть и получить чашку изящного фарфора, наполненную чаем, и к нему булочек со смородиновым вареньем, рябиновую пастилу и свежайшие пряники. Настроение у Ивана Никитича стало заметно лучше. Теперь ему уже искренне интересно было, что же все-таки приключилось в доме Добытковых.

– Капли эти я все же настоятельно рекомендую вам, Марья Архиповна, принимать регулярно, а не только в те дни, когда вы почувствовали желудочное недомогание. Тут важен курсовой прием, чтобы накопленный целебный эффект давал о себе знать на протяжении некоторого времени и после того, как этот флакон у вас опустеет.

– Ах, Лев Аркадьевич! Вы не желаете меня услышать, – затрясла головой Марья Архиповна, высвобождая из-под чепца русые кудри, совсем такие же, как у племянницы.

«А ведь она вовсе не старая еще женщина, – заметил вдруг Иван Никитич. – Что там доктор говорил? Слегка за тридцать? И довольно миловидная. Держится только, как пожилая матрона. Еще и чепец этот зачем-то нацепила на голову. А что если это она влюблена в художника-француза? Ну конечно! Это вовсе не желудок ее беспокоит. Она, надо полагать, рыдает по причине разбитого сердца».

– Уберите, дорогой доктор, ваши склянки. Мои недомогания тут совершенно ни при чем! – заговорила Марья Архиповна, подтверждая догадку писателя. – Не на каждую беду есть на свете лекарство. Мы ведь, Лев Аркадьевич, сегодня получили ужасное письмо!

– Ужасное письмо? От кого же?

«От художника!» – догадался было Иван Никитич.

– От Катерины! – всплеснула руками Марья Архиповна и пояснила для Ивана Никитича:

– От жены моего покойного брата, Катерины Власьевны.

– Вот как? Письмо от Катерины Власьевны Добытковой? – насторожился Иван Никитич, отставив чашку с недопитым чаем, отложив пряник и тотчас вспомнив о конверте, вынесенном из дома Карпухина.

– Помилуйте, но зачем же ей понадобилось писать письмо, если вы с ней проживаете в одном доме? – не понял Лев Аркадьевич. Марья Архиповна затрясла головой, снова зашмыгала носом: