Карета подняла огромный столб пыли и скрылась в нём, увозя на бал к принцу Роберту Гудруну с её ненаглядными дочерьми да ненавистным супругом. Когда пыль рассеялась, экипажа и след простыл, а вместе с ним и последние надежды Золушки оказаться на том балу. Барон Фридрих, скрипевший зубами от отчаяния и обиды, но по-прежнему продолжавший молчать, перед отъездом обнял её и тихо сказал: «Прости меня, Аделина, прости за всех них. Я никогда не забуду Гудруне такого жестокого коварства – настанет день, и я припомню ей всё!».

Что были Золушке теперь его слова? Щепоть утешения в океане отчаяния, и более ничего. «Зачем жить? Зачем дальше мучиться? Зачем так несправедливо страдать?», думала она, уныло бредя к домику садовника, «конечно, можно думать, что Господь так желает испытать меня, но не обладаю я таким терпением, каким сам Господь обладает! Нет у меня мочи больше жить в этом кошмаре! Ещё несколько лет, и я никому не буду нужна! Никому! Никто не возьмёт меня замуж, даже последний свинопас. Не лучше ль добровольно уйти из жизни, не изводя себя понапрасну?».

Садовник посочувствовал её горю, вручил ведёрко с краской, которую баронесса загодя велела ему заготовить (какой коварный и бесчеловечный план!) и, вздохнув, отправился спать – садовники рано ложатся, ещё засветло, ибо вставать им очень уж рано приходится.

В унынии Золушка поплелась на лужайку перед домом, чтобы приступить к исполнению старухиного задания, и вновь голову её стали одолевать мысли о добровольном уходе из жизни. Она остановилась, топнула ногой, поставила ведёрко на землю и отправилась к себе в коморку. Она твёрдо решила соорудить из собственных простыней петлю и удавиться прямо на парадном фасаде дома.

– Вот повешусь на глазах у всего честного народа, – сказала себе Золушка, – пусть матушка, когда вернётся из княжеского дворца, увидит, настроение уж наверное сразу испортится! Может, хоть тогда что-нибудь, да поймёт. Я устала, устала ото всего! Даже отец не может за меня вступиться! Он добрый, ранимый, но совсем бесхарактерный. Так жить больше нет сил!

Открыв дверь в своё убежище, а это было именно убежище, потому что в этой комнатке между подвалом и первым этажом она всегда могла укрыться от внешнего, такого безжалостного мира, ибо соваться сюда никто не решался, даже Гудруна, так вот, открыв дверь, Золушка так и обмерла. На лежанке сидела старушка с миловидным лицом, одетая в характерное для крестьян Шварцвальда платье. Она улыбнулась и достала из своего передника трубку зелёного стекла.

– Кто вы, бабушка? – испуганно проговорила Золушка.

– Неужели ты не помнишь меня, деточка? – старушка снова улыбнулась и принялась набивать трубку табаком из кисета, хранившегося у неё там же, в переднике.

– Простите, но нет. У меня хорошая память на вещи, такую необычную трубку я бы ни за что не позабыла.

– Вещи… Ты провела большую часть своей недолгой жизни среди вещей. Твоими друзьями были не дети, а кастрюли, котлы да сковородки. Это печально и несправедливо. А трубка эта появилась у меня лишь после нашего с тобою знакомства – с тех пор мы больше и не виделись. Её мне подарил один чудак, живёт в шварцвальдских еловых лесах и охраняет один клад, который может отдать человеку лишь в обмен на его сердце. Был один углекоп, согласился на такую сделку, да долго не протянул – сердце человеческое не может жить без чувств, не может оно не любить, вот и он понял, что без любви не проживёт долго, вернул ему все богатства в обмен на своё сердце. Теперь уже старик, и живёт счастливо. А этот всё стережёт свой клад. Я с ним случайно познакомилась, вот он мне и решил подарочек сделать.