Здесь молодёжь не выдержала и засмеялась так, что в соседних домах собаки, испугавшись, залаяли. Дед, воспользовавшись образовавшейся паузой, вынул из кармана фуфайки четвёрку с мутной жидкостью, освободил её от самодельной пробки, сделанной из клочка газеты, и на четверть опустошил бутылку.

– Дальше-то что?

Успокоившись, наперебой стали просить рассказчика ребята.

– А что дальше? Я «заднюю» включил, потихонечку из-под моста вылетел, гляжу вокруг никого. Втыкаю «переднюю» – и пошёл, пошёл… За ето мне медаль дали.

Ребятня снова засмеялась.

– Дедуш! Расскажи, как ты в разведку за «языком» ходил.

– И ето было!

Тимофеевич, отглотнув ещё из четвёрки, продолжил:

– Вызывает как-то меня командир полка. Я тогда лейтенантом был. «Сынок», говорит, – нужен нам немец разговорчивый и красноречивый, как етот…»

Здесь он, что-то вспоминая, нахмурил брови:

– Мефистофель?

Подсказал один из слушателей.

– Во, во, Пистофиль!

По-своему повторил дед.

– «Так вот, – говорит, – иди, и не просто иди, а хоть куды, но один не вертайся». Что делать? Я, ему и говорю: «Вынь и положь, товарищ полковник, мне для ендова фляжку спирта, пять головок лука, три головки чеснока и хрена на закусь. Тады все будет». Он, тогда, не спрашивая, зачем, отдал приказ адъютанту добыть мне усе. Я сложил продукты в вещмешок – и шасть на ту сторону! Слышу, в землянке они по-своему гикают. Дер, бер, мер – в общем, разговаривают. Я расположился рядом, достал фляжку, жахнул по-нашенски и давай заедать луком да чесноком. А дело-то зимой было. Мороз страшенный. Они греются в землянке, а я снаружи спирт наяриваю. Чую, живот стал артачиться. Ну, думаю, пора! Горбылёк от стеночки отодвинул и давай им туда шептуньчика пускать. Через полчаса один только и смог выползти оттуда, остальные задохнулись насмерть. Я его, полуживого, и притащил. Отдал полковнику и ушёл отдыхать, а тот меня опять вызывает. «Тимофеевич, – говорит, – молчит твой гитлеровец. Мы его пытаем, а ён молчит, мы его пытаем, а ён, стервец, молчит». «Щас заговорит», – отвечаю я ему. Прихожу в штаб, скидаю штаны и запускаю шептуньчика. Со штаба даже крысы с тараканами вакуировались. Помещение стало не пригодным к жилью до конца войны. И етот бедолага, чтоб больше не испытывать на себе мою химическую атаку, заговорил не на их нем, а по-русски, лучше меня. Мне снова за ето медаль дали.

Последние слова деда уже ни кто не слышал. Вся ребятня, как больные, скрючившись пополам от смеха, оставив бревна, каталась по земле. Дедуля тем временем, допив четвёрку, совсем захмелел. Видя это, внук Васька взял его под руку и вместе с ним направился домой. Тот что-то бубнил себе под нос, пытаясь вырваться, но силы, естественно, были не равны. Наконец Василий разобрал:

– Тихо, унучек, тихо, дедушка хочет посюкать.

Минуты три Тимофеевич пытался добраться до ширинки на старых офицерских штанах, потом, глубоко вздохнув, произнёс:

– А, веди, унучек, я уже в штаники посюкал.

Внук, улыбнувшись, повёл деда дальше. Утром по деревне от соседа к соседу пополз слух. Мол, Тимофеевичу ночью плохо стало. Думали, от самогона, вызвали «скорую», а это осколки зашевелились, опять проснулись. А ещё через неделю в сельском клубе представитель Совета ветеранов из области вместе с первыми лицами районной власти вручали бабе Нюре, не стали тревожить старика, орден. Он нашёл своего хозяина через много лет после войны. В наградном листе говорилось:

«За мужество и героизм, проявленные при взятии города Праги!»

И это была уже чистая правда. Хотите, верьте, хотите, нет!

Пелагею Никодимову провожали на кладбище всей деревней. Нет, она не была председателем колхоза или секретарём сельского совета. Она даже не работала в родной деревне и уж тем более не числилась в партии. Она была одинокой женщиной, которая прошла всю войну и умерла в очень почтенном возрасте, не имея ни дочери, ни сына, ни даже дальних родственников. И похоронили бы её совершенно обыденно, не окажись в это время в деревне человека из райкома партии. Он заглянул сюда к своей родственнице по линии жены, которая работала в совхозе профсоюзным руководителем. Дорогой гость сидел за столом и слушал, как нескончаемо тарахтит женщина. Поручение жены он выполнил, навестив родню, и собирался уже на выход, когда в дверь постучали и на пороге появился её сосед.