– Прости, – сказал Давид, быстро уменьшая огонь. – Я забыл, что ты…

– Я в порядке, – оборвал его Артём. Он не хотел начинать разговор с темы своей травмы. Ни сейчас, ни когда-либо.

Они сели за небольшой стол у окна с видом на заповедник. За стеклом догорал закат, окрашивая кроны деревьев в тёмно-красный – словно природа вторила внутреннему состоянию Артёма. В центре стола стояла единственная свеча в керамическом подсвечнике, сделанном явно вручную, с неровными краями. Её пламя отбрасывало живые тени на лица обоих Артёмовых, создавая странную иллюзию семейного сходства и одновременно различия.

На тарелках дымилось рагу, рядом – небольшая миска с салатом из свежих овощей. Не синтезированных, а настоящих, выращенных в оранжерее – привилегия руководства. Запах подгоревших специй витал в воздухе, странно напоминая аромат химических реактивов.

– Я сделал острое, как ты любил в детстве, – заметил Давид, разливая воду по стаканам.

Артём молча посмотрел на отца. Он давно перестал есть острую пищу. После травмы даже запах жгучих приправ вызывал у него мигрень. Неужели отец действительно забыл? Или это была проверка?

– Мои вкусы изменились, – сухо ответил он и взял вилку.

Повисла тишина, нарушаемая только звуком столовых приборов. Когда молчание стало невыносимым, Давид наконец заговорил:

– Как продвигается программа «Юные хранители»? Доктор Соколова говорит, твоя группа проявляет особый интерес к биомнемическим цепям.

– Мы выполняем программу исследований, – уклончиво ответил Артём. – Изучаем восстановленные виды.

– А твои… коллеги? Они знают, кто ты?

Артём сжал вилку сильнее:

– Нет. И я предпочёл бы, чтобы так оставалось.

– Понимаю, – кивнул Давид. – Быть сыном Давида Артёмова сейчас… непросто.

Что-то в его тоне – усталость? смирение? – заставило Артёма поднять взгляд от тарелки. Отец постарел. Эта мысль пришла внезапно. Седина на висках, морщины у глаз, новая складка у рта – когда это появилось? Последний раз они виделись полгода назад, на очередном формальном семейном ужине. С тех пор Давид, казалось, прожил ещё несколько лет.

– Ты сам выбрал эту роль, – холодно произнёс Артём. – «Спаситель природы». Бывший разрушитель, ставший хранителем. Красивый нарратив для общественности.

– Ты думаешь, это просто пиар? – Давид поставил стакан на стол с большей силой, чем требовалось.

– А разве нет? – Артём почувствовал, как внутри поднимается горячая волна. – Ты строишь ковчег не для природы. А чтобы утопить в нём свою вину.

Давид не ответил сразу. Он смотрел на пламя свечи, словно искал в нём ответы. Когда он заговорил, его голос звучал иначе – без привычного самоконтроля:

– Знаешь, почему я выбрал именно это место для «Ковчега»? Почему из всех пострадавших регионов решил восстанавливать именно Амазонию?

– Потому что здесь был самый большой ущерб от деятельности твоей корпорации, – парировал Артём. – Наибольший PR-эффект.

– Потому что твоя мать была здесь счастлива, – тихо сказал Давид.

Артём замер. Мать была запретной темой в их редких разговорах. Её имя возникало только в формальные даты – годовщина смерти, день рождения – и даже тогда произносилось вполголоса, словно заклинание, которое нельзя говорить полностью.

– Она работала здесь с коренными народами, – продолжил Давид. – До катастрофы. До того, как я… – он осёкся. – Она первая говорила о биомнемических цепях. О памяти видов. Все считали её идеи слишком радикальными. Слишком… ненаучными.

Артём почувствовал, как в горле растёт комок. Отец никогда раньше не рассказывал о профессиональной деятельности матери. Он помнил её смутно – тёплый смех, руки, пахнущие лесными травами, колыбельные на языке, которого он не понимал.