Много не скажешь разом,

Не описать в три строчки.

Принято после фразы

Ставить как гвозди точки.

Я же пленен поныне

Точками с запятыми;

Все же, надеясь двинуть

Дальше, чем просто в годы,

Спрятанные за спину,

Складываю в породы

Мелкую строк щетину,

Видя сквозь них свободу.

Обсуждая с тобой перемены

Нахожу их забавней и краше,

Чем под утро во тьме. Несомненно,

(Что-то в этом находят поэты)

Погребение в собственных мыслях —

Возведенное в степень удушье.

Не давал уж пол века советы,

Сам не зная – что хуже, что лучше,

Но для этого раза отложен,

Как заначка под старым матрацем —

Сколько раз устоять ни стараться,

Плюс один раз ты будешь положен.

Через реки, и трубы, и чайник,

Через горло – и снова же в реки,

Как две капли воды мы похожи,

Если долго зажмурены веки.

Позвонить из соседней деревни,

Даже выросшей в чью-то столицу,

Мне не трудно. Но трудно поверить,

Что я вспомню за голосом лица.

История как убийца

Свидетелей и улики

Стирает. За камнем камень

Сминает в хрустящем крике

И волосы и надежду

И ногти дорог

И скалы.

Завернуты в саван прежде,

Чем встретили свет

Вокзалы

С замерзшими поездами.

Пути подъедает вечность.

Смешались в дыму

Вассалы, князья, королевы, встречи,

Льды айсбергов с вмерзшей птицей,

Безмолвно раскрытым ртом

Плюющие океаны

Под рушащимся мостом.

У ликов святых кадила

Застыли в неловкой точке.

Что было, то было – бросьте!

Ни фото, ни даже строчки

В курганах секунд не скрыто.

История – оболочка,

Плененная алфавитом.

Потомки,

Смешные и ломкие,

Стоящие в воображении,

Привет!

Я лишь отражение,

Плетеный овал из соломки.

Родившись однажды под звездами,

Как гардемарины со сходней,

Вступив на военный корабль,

Подписываются на смерть,

Так я – своим первым дыханием

Заклеил с контрактом конверт —

На жизнь, и на стихописание,

На ветреный вечер,

На день,

Рисующий по расписанию

Деревья, и лужи, и тень,

На гулкие выстрелы поезда,

Несущего потный багаж,

На бег,

На удар ниже пояса,

На боль,

На процент от продаж,

На несколько сжатых столетий

Пугливой и чуткой любви,

На «дом», на «семья» и на «дети»,

На комья размокшей земли.

У нас есть еще по мгновенью —

Тебе прочитать,

Мне пропеть.

И есть еще вечное время —

Смеяться, грустить и терпеть.

Это пьяное тело

И пьяный разум —

Чреда картинок пред Божьим глазом.

Мой желудок от зимнего ветра сжался

Яблоком.

Уперевшись в кожу – костей обертку —

Над парящим каналом – фонарь-отвертка.

Переходами в сомкнутых кольцах улиц

То же самое – бешеный бег вперед,

Или медленный корпуса разворот.

На привязанных к звездам боках кварталов

Стук,

И скрежет камней о голень.

Время есть,

Но, подумав, решишь, что мало.

Ну а смысл?

Подумав, решишь, что стоит.

Семиточиями, уж верно,

Можно наши закончить строки.

То поверхностный, то глубокий,

Непонятный как речь Сократа

В исполнении неандертальца,

Диалог. Обо всем на свете —

Как иероглиф, живое тело,

Рассказало. Мы чьи-то дети:

Мать, отец и еще – случайность.

И еще безволосый ветер,

Над бровями домов – сейчас.

Разорвав, перевесив, сдвинув,

Растянув по секундам годы,

Люди – шутка живой природы.

Проступает ночами под веками, лишая

Ночи неспособного более спать,

Перфорация жизненного листа, если

Жизнь была бы подобна листу, уступая

В порядке и форме любым расчетам – по ту

Сторону от, наверное, рая,

Конец ознакомительного фрагмента.