Все опустели мои скамейки.

Скоро, возможно, стрела Амура,

Или иная стрела какая,

Пробуя прочно вонзиться в тело,

Вдруг ощутит, что оно – халтура,

Что невозможно попасть в пустое,

Как невозможно в стакане спрятать

Синего неба желе густое

И февраля золотую слякоть.

Я иду, скребя каменной крошкой космос

Отражающих звездные дали луж.

Что-то мною забыто, а что-то просто

Мне не хочется помнить. Как сын и муж

Я копался в песке и в опавших листьях,

Я грубил и думал, что я свободен,

Я листал страницы о чьих-то жизнях,

И читал на собственных слово «годен!»

Я искал внутри, и искал снаружи.

Что-то если и не понять – запомнить

Я старался. Шарфом и перчаткой стуже

Отвечал. Своевременно сдать, оформить,

Оплатить, замолвить, подъехать, выпить,

Указать, помочь, позвонить, проверить…

…а теперь с разжатой ладони ссыпать

В темноту, оставив, пожалуй, – верить.

Засыпая порою в мечтах о блуде,

Просыпался, зная о том, что – было.

И рассвет ласкал полукружье груди.

Расставаясь, душа неизбежно выла.

Я скользил в повороте, рискуя выбыть

Из процесса движения. Под бинтами

Я расчесывал рану. Сложив всю прибыль,

Что осталась, растраченную двухстами

Заливал, орудуя как закуской

Ядовитым дымом. Ломал и строил.

Приводил себя я в шестое чувство.

И пока далек еще от покоя.

I

Невозможно объять необъятное – с чем здесь спорить?

Чрево, хоть выверни, есть не победы флаг,

Но лишь пути, отпечатавшим влажный след,

Следствие. Кажется, много лет,

Сложенных накрест с длиной пространства,

Я не писал тебе. И это суть ответ

Ненависти моей к совершенью странствий.

II

Время идет. К годам прибывает снег —

Не столько вершин, но тротуаров, в лучшем —

Заломленных кепкой откосов крыш;

И вычитания рокот в стадах идущих

От суммы сцепления жмущихся к телу тел,

Теряется в их многоголосой гуще.

III

Местность, не располагающая к прогулкам:

Что ни шагни – борозда… но кость

Та же, что белой когда-то трубкой

Ляжет сюда, веруя в прочность мышц,

Стынет в прыжке. Я твой вечный гость

В этом пространстве – пустом и гулком.

Взгляд ложится на вещи, на себя самого —

В ряду же. Рассеченные гранью дужек

Толстостеклых очков, недужат

Под снегами деревья. О

Переменах поверхность пальцев

Грезит – чтоб навсегда сменить

Ощущение камня, нити, холодной влаги

На твою, оттиснутую в бумаге,

Кожу. Как способность беззвучно выть

Нам дана алфавитом, равно

Нам дана не сочащая кровью рана.

Если можно в песках хранить

Города, то, наверное, как-то можно

И на выжженный вместе с мышцей

Шаг, которого шорох слышится,

Наложить печать безвременья – ложный

Бросить след опустевшим ложем.

Нарастаю кольцами год за годом:

Сын, отец и муж. Только вот до Духа

Не дошел еще – но осталось время.

Подо мною сухими корнями тлеет

Череда имен – от отца и деда,

До когда-то жившего в львиной шкуре

Папуаса с хитрым прищуром глаза —

Поколений триста до унитаза.

Расслоился соленый в отсветах берег

Океана, который с другого края,

Серебренный льдинами, преломляет

Тех же солнца лучей красноватых пальцы.

Мой баркас летит на закатном паре.

Мне не видно волн, я боюсь остаться

В темноте посреди этой древней лужи,

Хоть моя душа и ее не уже.

Ветер спит в камнях. Мы идем на пристань.

Доберусь до дома – зажгу все лампы.

И в таких огнях самодельной рампы

Сам себе сыграю про белый город,

Размотавший с обрыва дороги в море,

Наказавший себя под палящим солнцем,

Зачехливший себя на три пальца пылью,

Но не сдавшийся ни на крупицу гнили.

Ты мне пишешь что-то – от раза к разу.

Отвечая тебе, на свои вопросы

Я пишу ответы, твои не помня.

Полагая симметрию отношений —

И твоих источник в тебе решений

Ясно вижу. И так бывает,