«Не хочешь потанцевать? Скажи, что хочешь потанцевать», – поет девушка, когда я замечаю тонкую улыбку на его губах, прежде чем он резко разворачивается и стремительно взбегает вверх по лестнице. Тяжело дыша и продолжая бороться с любителями бесплатных концертов в подземке, я не оставляю надежды догнать его.
Перепрыгивая через ступеньки, я бегу наверх. Голова гудит. На площади, как и всегда, полно людей. Я будто из одного улья тут же угодила в другой, такой же шумный, музыкальный, живой… и душный.
Я часто дышу, выпуская в воздух морозный воздух, но при этом задыхаюсь. Кручусь на месте, пытаясь найти в сгущающихся сумерках одинокий черный силуэт.
– Ты здесь… я знаю, ты где-то здесь, – шепчу я, продолжая бессмысленно вглядываться в прохожих, когда за спиной раздается противный дребезжащий клаксон.
Я едва успеваю отскочить в сторону, и мимо меня проносится какой-то велосипедист. Он одет во все черное, и я делаю отчаянную попытку ухватить его за пальто, но пальцы смыкаются вокруг пустоты.
Глава 7
Сегодня кабинет медиума Джены снова открыл свои двери. И тому есть очевидная причина – деньги. За студию в Бруклине я плачу три тысячи долларов в месяц и почти столько же за квартиру в Гарлеме.
Когда за разговор с духами мертвых ты получаешь от ста до двухсот долларов в час, платить по счетам не составляет большого труда. Но когда ты все свое время тратишь на поиск ублюдка, искалечившего твою жизнь пять лет назад, или же на убийцу, который безнаказанно кромсает своих жертв на протяжении уже нескольких лет, и не получаешь за это ни копейки – каждый новый счет вызывает в тебе панику. Запись пока неполная, мне нужно время, чтобы снова прийти в форму: ловко тасовать карты, таинственно округлять глаза, прощупывать воздух пальцами, но главное, придавать своему голосу грудное, или, как я люблю называть, замогильное звучание. И все же Грета Фишер – женщина с выраженной тревожностью и гиперопекой по отношению к тридцативосьмилетнему сыну, а также любительница розового цвета – не заметила ни моей рассеянности, ни волнения. Когда в комнату «вошел» дух ее покойного мужа Карла, она, как и всегда, вытянулась в струну, и, поправив оттопырившиеся край пиджака на животе, тут же начала рассказывать ему о наболевшем:
– Карл, а ведь я сделала, как ты сказал. Я дала им больше свободы, чем хотела. Но она… эта девица… девушка… ох, она спит до обеда, ты представляешь? Она не думает о том, что Майку нужно гладить рубашки, он ведь работает в банке! Он сам, ты представляешь, он сам их гладит…
– А почему это так вас беспокоит? – спрашиваю я, украдкой поглядывая на часы. До конца сеанса десять минут. – Он взрослый мужчина, почему он не может сам погладить свои рубашки?
– Это же не мужское дело! Он мужчина, а не домработница. Карл, ты хоть раз гладил их? – продолжает возмущаться миссис Фишер, даже не замечая, что вопрос ей задала я – Джена, а не ее покойный супруг Карл. – Нет! А почему наш сын должен? Я хотела сделать сама, но он не дал… понимаешь? Я видела стыд и неловкость в его глазах, ему было неприятно, что я это заметила. А эта гадюка, мало того, что спит до обеда, так и работает всего три дня в неделю.
Вовремя успеваю опустить голову, чтобы не вытаращить на нее глаза в молчаливом изумлении. Она не просто мешает своему взрослому сыну самостоятельно жить, но еще и негодует, как он – мужчина! – может сам себе гладить рубашку?
А что в этом такого? У него что, руки не из того места растут?
– А чем занимаетесь вы? Как проходит ваш день? – интересуюсь я, справившись с эмоциями. – Вы прислушались к советам Карла?