– Вся так называемая проблема падения Красной Империи только в том, что советский человек поддался чарам сирен радиостанций «Голос Америки» и ей подобных. Поддался и подался всей душой на Запад, и попал в Запад-ню. Именно в запад-Ню! То есть – остался голышом. После того, как Запад произвёл с ним тот же фокус, что и Азазелло4 – в варьете.

Но Роза его слов в рот почти не брала, не спеша с ответом. И только утомленно отмахивалась от его ударов по её психике, думая, что он предлагает ей раздеться, укромно под’развалившись в роскошном кресле, как на троне. Да в тишь, знай себе, потягивала остаточный «шампунь», на каждый его тезис отсверкивая хрустальным бокальчиком мерцающие радуги блуждающей под музыку рукой.

– Ну, что, пойду я домой. А то уже времени много, – решила Роза, когда «идеальная пара» вернулась в дом. – Банан, ты проводишь меня?

– Я назову тебя «день грусти»,

Я дам тебе взаймы ночей.

Расплавив плоть твоих очей.

На слёз «пластмасски» я наложу пласт ласки,

Словно художник, что на грунт накладывает краски.

– Размечтался! – усмехнулась Роза.

Заставив его возмутиться:

– Твоё имя – день грусти глухой!

Над тобою – звезда циферблата.

Ты уйдёшь.

Я останусь лежать,

Как печаль на могиле Солдата!

Стебанул Банан и, отвернув морду в сторону, демонстративно развалился в кресле.

Но, впрочем, нехотя дал себя уговорить Агни, жаждавшей уже заземлить на него потенциал Розы и поскорее уже избавиться от потенциальной конкурентки.

Банан ещё раз обдал липким взглядом фигуральную внешность Розы, и они отправились вверх по теченью дороги, в сопку. Держась за руки, как детсадовская парочка, в лёгком облачке страсти. Пока течением их не прибило сесть на придорожную томно жёлтую скамейку в глубине улицы, создававшей изобилием зелени девственно деревенский микроклимат.

В воздухе стоял густой цветочный запах. И мягко обнимал их нежно развивающимися по ветру ароматными руками.

Над их головами с полу романтическим уклоном колыбельно дрыгались листья роскошно огромной черёмухи со свисающими гирляндами пахучих ветвей.

После того как первый приступ страсти выпал в осадок поцелуев, Роза принялась подкармливать его россказнями про домашних, про незатейливые неурядицы и их блистательные развязки, греша, правда, стилем брачных объявлений. Затем перешла к развёрстке расклада про бывших своих мелкоуголовных любовников, постепенно перейдя к нынешнему блуждающему любовнику, по словам её, имевшему жену и ребёнка.

На дорогу, вдруг, выехала чёрная машина с неоновой подсветкой снизу и фарами вырвала их из мягких объятий полутьмы.

– Это он! – возбужденно вскинулась Роза.

И заметалась, как перепуганный страус на гололёде, судорожно пытаясь спрятать голову в песке, которым его посыпали. Но лишь судорожно долбила клювом лед.

– Ах, нет. Не он. – И Роза облегчённо вздохнула, когда машина с шумом проехала по её страхам.

– Тебя пугают машины с неоном?

– Только с оном! – улыбнулась та его шутке.

– Ничего глупее и придумать надо было, – стебанулся Банан и закурил.

Роза, вдруг, замерла. Посмотрев на невероятно расширенный, словно при осмотре окулистом, выпуклый глаз неба, тревожно сверкающий тысячью своих зрачков, в недоумении уставившихся на них сверху. Невозможно красивая и бледная, словно статуя из белого мрамора в лунную ночь.

– Знаешь, – загадочно произнесла Роза, – иногда мне почему-то кажется, что в небе больше души, чем во мне самой.

Банан посмотрел из тесного батискафа своей закомплексовки в огромный иллюминатор неба и увидел там то же, что и всегда: звезды игриво ему подмигивали.

– Души, ни души, а души неба своей душой ни задышать, ни задушить, – усмехнулся Банан. – Небо надо держать здесь, – добавил он, проткнув указкой пальца её сердце, как шашлык, – а не на небе. У тебя нездоровое воображение.