Память – разная. И у неё и у него. Он заходился от гнева, а она хохотала раскатисто сотнями фарфоровых колокольчиков, откованных в небесной мастерской. Как стук в двери его судьбы небесной десницей. Он бледнел неузнаваемо, колюче, и звался «ёжиком». Оттого что в минуты одержимости его причёска пружинилась жёсткой шапкой. Волосы – «как набитые». Он вступал в постель как в сражение до тех пор, пока не сдавался последний сантиметр её тела.

– …бобик сдох…

А потом было предательство…

Как будто убили близкого человека. Он никогда не думал, что любовь – это живое существо, и вот его убили… Ведь это она его убила. Растаптывала замедленной казнью без пищи и воздуха, без света и сна.

Как чёрные вести от чёрной души, каждое её предательство было отмечено зловещей тризной городских ливней, захлёстывающих всклинь городские стены.

«Бисмилляхи рахман рахим..» Кривой арабский кинжал гулял по его груди, пересыпанный то ли золой, то ли истёртым прахом. Но рассыпались под ладонями гладкие камушки и речные ракушки, и ведунья мрачнела, сворачивая их в полотенце, карие восточные глаза чернели. Она спасти пыталась, предотвратить, но он не различал тогда знаков её голоса, охваченный своими.

Для другой ясновидящей столь многое было сокрыто от вещего взгляда. Потусторонние засовы она не взламывала, а отворяла мягко от вечера к вечеру. И вышло, что неспроста стояла в уголке серванта бутылка шампанского, перевязанная ленточкой от бывшей свекрови. Заговорённая против ребёнка. Шампанское отдано, и красная ленточка сожжена в степи вместе с нижним бельём.

Почему не останавливается сердце?

Почему она не убила нас тогда, бросив руль на обгоне, и машина должна была попасть в вилку между попутной «скорой» и встречной?

Он улыбался всеми своими свежевычищенными зубами, рубашка едва ли не хрустела после глажки.

Я иду к своей любимой, дайте мне чесноку и серебряных пуль!

В ЗАГСе он держался даже лучше, чем мог себе представить. Перед подписью она кинула на него украдкой взгляд – хорош, и его сплющило: он увидел по её лицу, как в отражении: ребёнок ударил ножкой в её живот.

«Любовь – кумар, полюбишь и порнстар».

Солнце щедро изливалось на свежие сугробы во дворах многоэтажек, и снег, утыканный мириадами алмазных булавок, отзывался неземным сиянием.

Верес шёл за деньгами, обещала бывшая жена. В карманы джинсов – два полиэтиленовых пакета (там будет «мама»). Любимая находилась в распахнутом халате, мама на кухне: что ещё нужно, чтоб встретить старость.

*

…Верес шагнул в прихожую и встал, улыбаясь, отвечал на вопросы, мешкал. По левую руку, на низком трюмо, высилось фото девочки в аляповатой рамке. Дитя порока…

Выпить чаю расположились на кухне, по сторонам прямоугольника стола. После получения денег он произнёс речь, ничего не стоящую, кроме того, что в завершении он хлёстко ударил раскрытой ладонью «бывшую» по щеке. Тёща охнула и осела на стуле. Верес ловко надел пакет на голову любимой с вопросом:

– Кто отец? Быстро!

Любимая дышала с трудом, да и не дышала. Он снял пакет, но панночка всё же не сдавалась. Он легко закинул второй пакет на голову тёщи, тремя-четырьмя крутящими движениями затянул пакет до бездыханности.

Жёлтый абажур разносил мягкий свет по кухне, в котором под отсветом блестящих обоев на стуле извивалось гигантским червяком упакованное тело тёщи.

Милая сдавленно прохрипела:

– Мама…

Тёща затихала.

– Имя… Посмотри на маму! Имя!…

Она упрямо откинулась на спинку стула и прошипела:

– Пошёл ты на хер…

Верес молча надел снова пакет на голову любимой и затянул на шее…

Айседора, я твоё колесо судьбы.