Как объясняла Сергеевна – Введенская, инспектор детской комнаты милиции, к которой Пожарский наведывался отмечаться, – ДПР – это вовсе не колония и не тюряга, как говорили сначала. Это что-то типа перевалочного пункта для беспризорных ребят. Туда свозили пацанов и девчат в возрасте до шестнадцати лет, которых отлавливали в Москве и ближайшей округе. В ДПР их осматривали, опрашивали, отмывали, одевали, при необходимости подлечивали. На все это, как объясняла Сергеевна, по правилам отводилось не больше двух недель, потому что задачей ДПР было именно распределять, то есть решать, куда дальше всех девать. Находились родители – отправляли к ним, не находились – оформляли по нормальным детдомам, а отчаянных оторв – по колониям.

Много ли таких неисправимых было – неизвестно. Те, кто выходил за забор ДПР, передвигались исключительно чинно и в сопровождении специальных вертухаев – эвакуаторов, как называла их Сергеевна.

Как-то Колька заглянул к Ольге в библиотеку, один такой организованный табунчик и пришел в сопровождении такого ветхого товарища, что удивительно было, как он вообще ногами перебирает. Он еле дошел до места и упал на стул, отдуваясь и утирая пот. Несмотря на это, воспитанники вели себя чинно-благородно: сами нашли нужные книжки, робко выстроились около стола с каталогом.

Ольга, окинув их не особо приветливым взглядом, спросила:

– Под чью ответственность предполагается брать книги?

Почтенный старец-эвакуатор, ни слова не сказав, побрел к директору Большакову. Тот вскоре сам явился и предписал:

– Товарищ Гладкова, книги товарищам выдавать.

– На чье имя записывать? – уточнила Оля.

– На имя товарища в рейхе.

Колька так удивился, что даже высунулся из-за полок:

– Где?!

Милейший Петр Николаевич был настроен сурово, глянул, нахмурив брови, и раздельно повторил, адресуясь исключительно к Ольге:

– Вэ – эР – Эй-хе. Руководство дэпээр.

Ольга заверила, что так и сделает, выдала книжки, записала, как было сказано. Все очистили помещение, и Колька, не сдержавшись, позубоскалил:

– Пропали твои книжки, Гладкова.

– Чего это?

– Все, что в рейхе, заграбастают в счет репараций.

За плоские шутки он получил газетой по затылку.

Книжки вернули в целости, а книгочеи разъехались кто куда. Но не все. С некоторыми теперь уже Кольке довелось познакомиться поближе. Ведь как раз бо́льшая часть нового курса укомплектована именно ими. Колька как порядочный человек и бывший ворюга не мог не порадоваться за этих ребят. Они не были одни на белом свете, без кола-двора и родителей, когда всем на тебя начхать. Будут за казенный счет питаться, лечиться, одеваться, жить не под заборами, не под кустами в Сокольниках, а в теплой общаге. Спать на чистых простынях, на всем готовом. В итоге выучатся и получат нужную профессию, выйдут в люди…

Так если бы еще все понимали свое везение.

Среди них были и такие лентяи, саботажники, дармоеды, которым лишь бы пожрать за казенный счет, были и многослойные гады, при виде которых нутро аж выло сиреной: опасность, опасность.

Не так давно с одним из них, неким Марковым, пошли беды. С виду приличный гаденыш, сверху лак да полировочка, постриженный, ногти, зубы вычищены, не курит, речь правильная, вежливый. На занятиях внимательный, видно, что все ему интересно, пальцы ловкие, ладится дело – а вот только отвлекись, и таких дел натворит… Однажды вот что удумал: ночью влез в столовую и сожрал хлеб, приготовленный ночью на утро – и как только в него все влезло? Ему пацаны темную в палате устроили, хорошо, что Асеева была начеку, смогла отбить, потом он долго валялся, отлеживался. Когда повели его к директору и стали выяснять, что да как, зачем это сделал, не мог, что ли, попросить, он только молчал и кровью сморкался. Другой раз ни с того ни с сего со звериной свирепостью налетел на Леху Прохорова, хорошего парня, аки волчара.