– А может, он того… съел что-то?

– Что это вы такое говорите? Это что такое надо съесть? – искренне удивился Иван Саныч.

– Вот послушайте, я вам расскажу. Когда партизанил в Белоруссии, там был один, латыш, белесый такой, главарь карателей. Не человек – зверь, такое творил, что и фашистов рвало. Когда мы их взяли, сутки прошли…

– Что же его сразу не повесили? – прервал сержант.

– Командира ждали, чтобы допросил. Так вот, сутки прошли – и этого зверя как будто подменили. Тихий такой, ребятишкам какие-то свистульки строгал, ну а как вешать стали, прощения на коленках просил.

– Протрезвел, видать? – предположил Остапчук.

– Не пахло от него ничем, – возразил Белов, – а вот то, что они как заведенные были, – это да. Сутки напролет по буреломам, по болотам шагали без привалов. Наш медик говорил, что он в Финскую такое видел: финны какие-то таблетки от фрицев получали и голые могли по морозу бегать.

– История интересная, – признал сержант, – и объясняет многое. Только ведь эти таблетки откуда-то взять надо, а коли так… у-у-ух, только этого нам не хватало!

– Я же не настаиваю. То, что он мальчишка странноватый был, это все видели: то бегает как заведенный, то еле-еле ноги таскает. Может, больной? Хотя больного нам не должны были отправлять на обучение…

Остапчук сказал, что все понял, и пообещал обязательно доложить.

То, что Ваня страдал гуманизмом, было как раз объяснимо, но в том же ключе высказался насчет личности Маркова замполит училища, товарищ Егоров, Петр Ионович.

Человек, совершенно не склонный к всепрощению и толстовщине. И честный, поскольку сразу сказал:

– Признаю и свою ошибку, и потерю бдительности. Оправдания этому нет, и мы упустили парня.

– Мальчонка подавал надежды?

– Мальчонка, как вы изволили выразиться, был направлен к нам, а не в колонию, не в психиатрию – значит, был небезнадежен.

– Оно, конечно, звучит разумно. Только не многовато на себя берете? Или серьезно полагаете, что все подвластно педагогам?

– Не все, но многое. В особенности учитывая происхождение мальчика.

– Что, приличное?

– Весьма приличное. До недавних пор единственный ребенок в порядочной семье, отец – военный инженер, мать – военврач, оба фронтовики.

– Происхождение – это еще не все.

– Но очень многое. Дела у меня его нет, но я и без этого помню, что по времени первые приводы у Маркова начались в год смерти матери, он же год рождения младшего брата. Знаете, Иван Саныч, у незрелых детей, в особенности подростков, нередко бывают такие, как бы сказать, манифестации. Может, отец отстранился, весь ушел в горе или в младшего сына…

– И что же из-за того, что был один, а тут вдруг стал не один – убивать?

– Не вдруг, – ответил Егоров, – сначала кражи по мелочи, потом побеги из дому, бродяжничество, а уже потом и попытка совершения разбойного нападения.

– И что же?

– Нам с вами, может, и ничего. Я лично в семействе пятый, а вы?

– Одиннадцатый.

– Вот, а тут всего двое. Сначала отец занянчил сиротку, а потом и вовсе женился второй раз.

– Ах, вот оно что…

– В любом случае Марков был поставлен на учет в милиции как раз в одиннадцать лет, а за подробностями следует обратиться к архивам и документам ДПР, а со своей стороны могу еще раз покаяться – упустил воспитанника.

– Вы, стало быть, не склонны винить распределитель.

– Конечно, нет. Их дело – проверить то, что можно проверить, а мы уже должны образовывать, обратно созидать из развалин человека.

– А по мне, так все же упустили мальчишку. И вам особо нечего виниться, ведь он, насколько я понял, был вполне достойного поведения.

Егоров, помолчав, уточнил: