– И что же мне делать?

– Быть искренним, послушным и очень осторожным.

– Но я вам все рассказал.

– И это очень хорошо.

– А вы не выяснили, куда он звонил, Юрка? Ну из учительской.

– Он и не звонил.

– Не может быть, я же видел, как он повесил трубку.

– Он, судя по данным с телефонного узла, ответил на звонок, который был сделан с уличного телефона.

– То есть кто-то позвонил в учительскую и случайно попал на Юрку?

– Возможно. И, между прочим, часто у вас так бывает, что учащиеся заходят в учительскую тогда, когда там никого нет?

– Нечасто.

– А часто ли пользуются телефонами в учительской?

– Вообще это запрещено.

– Припомни: когда он выходил из учительской, в руках у него ножниц не было?

– Да не разглядел я.

– И вы не разговаривали?

– Я спросил, что он там делал.

– А он?

– Ну он просто прошел мимо.

Катерина не поверила:

– Ты что же, ничего ему не сказал, не выговорил?

– Да я сам не понимаю почему, – признался Колька, – он такой спокойный был.

Введенская заинтересовалась:

– Спокойный, говоришь? Как же так, вломился в учительскую, говорил по казенному телефону – и ни капли тревоги, ни слова в объяснение?

– Получается, что так.

– Очень странно. Куда страннее, чем съеденные лотки хлеба.

Колька хмурил брови, как бы припоминая, и вдруг обрадованно воскликнул:

– Слушайте, а ведь вы правы! Я сейчас только понял: вел он себя как ненормальный. Пока я ему не крикнул, чтобы его остановить, он спокойно шел…

– То есть зарезал человека и неторопливо гулял? – переспросила Катерина и, получив уверение, что так и было, задумалась.

– И еще: на мост он карабкался, как кот, ловко так. У меня руки-ноги тряслись от страха, а ему хоть бы хны. Только на мосту уже он, знаете, как будто проснулся. Стоит, глазами хлопает и обеими руками в балку и вцепился.

– Дошло, что слишком высоко забрался, что ли? Весьма странно все это. Будем разбираться. – Сергеевна встала и напоследок произнесла: – Лечись, строго соблюдай постельный режим и помни главное: ни слова посторонним. Без моего… точнее, сорокинского присутствия. Договорились?

Колька пообещал.

В дверь деликатно поскреблась Гладкова, и Катерина распрощалась.

– О чем говорили? Что спрашивала? Что ты ей сказал?

– Ни о чем, ничего, ничто, – доложил Колька, притягивая ее к себе.

– Да отвяжись, вечно ты!

– Ладно. Всем им приспичило спасать мою молодую жизнь. Беспокоятся.

– Из-за чего бы, – хмыкнула Ольга.

Вот вроде бы все было сказано до словечка – а все равно эти двое не понимали масштаба беды, в которую Колька вляпался.

А Катерина Введенская это понимала и потому, направляясь в отделение, думала, думала, думала…

Пожарский, дурачок, недоумевает, почему его персоне столько внимания, считает себя правым и, главное, в безопасности. Катерина же, поднаторевшая в муровских делах, понимала, что дела плохи. Умница Волин сейчас занят в группе по раскрытию серии разбойных нападений со стрельбой. Третий эпизод, начальство рвет и мечет, требует немедленных результатов. Не до того Волину. Между тем на календаре конец третьего квартала, время подводить итоги, и у Яковлева развязаны руки.

Яковлев жаждал побед, грезил о реабилитации после всех своих неудач. Все-таки он окончил курсы следователей, пусть и с грехом пополам, зато имел документальное подтверждение своих навыков. По-человечески понятно, боевому разведчику трудно привыкать к мысли о том, что его незаменимые в бою умения сейчас никто ни в грош не ставит.

Катерина вздохнула. Ни капли неприязни она к Яковлеву не испытывала – только недоумение и досаду. Он из недавнего пополнения, военный послужной список исключительный, и Введенская лично видела его при наградах на День милиции – пустого места нет на груди.