Иван Саныч Остапчук занимался тем, что отдувался за все отделение, опрашивая педагогов и воспитанников. И что интересно: ему было очевидно то же, что умной Катерине с высшим образованием: муровский уже назначил виновным Пожарского и собирается гнуть именно эту линию.

Правда, за Кольку сержант нисколько не беспокоился, даже жалел, что не услышит тех терминов, которые будет излагать прокурор, изучая документы, наляпанные шустрым Яковлевым… Это если кто-то решит зло подшутить над Волиным и не остановит лейтенанта на полпути к прокурорскому кабинету. Потому что только служаке с половинным пайком на мозге все в этом деле понятно. Мол, есть свидетели, которые видели, что перед пострадавшей на коленках стоял Пожарский, кто-то даже разглядел его движение – резкое, как бы колюще-режущее. А куда движение-то было? По направлению к телу или все-таки обратно? И кто ответит, кто поручится, кто рискнет? Да никто.

К тому же те же очевидцы говорят, что Пожарский звал на помощь. Колька местами, конечно, ненормальный паренек, но не форменный же идиот, чтобы зарезать и самому вопить, чтобы его же и схватили. Кроме того, он никуда не бежал, а, напротив, поскакал прочь только тогда, когда убедился, что подошла подмога, – этого никто не отрицает. И все видели, что он не просто пытался смыться, а преследовал Маркова.

Будь на месте Яковлева человек с мозгами, чувством меры и без отдавленного самолюбия, половины вышеозначенных фактов достаточно было для того, чтобы понять: в главном Колька невиновен. Ну да, он держался за ножницы. И да, дурак такой, выдернул их из раны, спровоцировав кровотечение, – но ведь не ударил. И не он убегал с сумкой, а кто-то другой, проще предположить, что как раз Марков.

Загвоздка была в том, что Маркова с этим багажом никто не видел, но и у Пожарского сумку никто не видел. И она пропала. Значит, был кто-то еще, кто-то другой. Кто-то в маленьких ботинках с каблуком подцепил сумку и пошел себе спокойненько к проклятущей новой дороге, совершенно не боясь и не торопясь. Был ли это сообщник или случайный какой-то прохожий – надо выяснять.

«Ну это пусть думают те, у которых головы квадратные», – решил Саныч и, плюнув на стратегии сыска, принялся просто опрашивать народ.

С первых же слов стало понятно, что ничего не понятно.

Педсостав в лице Ваньки Белова готов был клясться на Уставе ВЛКСМ, что Марков не способен на такое, что он запущенный, но благонадежный элемент. Парень со сложным характером, в прошлом много всего натворивший, но до последнего времени был решительно настроен стать полезным членом общества…

Остапчук сочувственно выслушивал Белова. Иван Осипович, в силу происхождения тяготевший к абстрактному человеколюбию, толковал о том, что нельзя ставить крест на человеке, надо пытаться раздуть хотя бы искру совести, что человек по натуре добр, и прочее в том же сопливом духе.

«Вот ведь как разошелся паренек, – думал сержант, кивая и поддакивая, – прямо чуть не плачет. Или беспокоится, что повесят на него эту… как это? Педагогическую неудачу?»

Улучив момент, Иван Саныч спросил:

– Я ваши выкладки выслушал, гражданин мастер. Понял главное: парень золотой. И все-таки именно этот золотой человек убил женщину. С этим-то как быть? И ведь не просто убил, а зарезал самым, так сказать, мясницким образом. Дай вам сейчас нож, выпусти на вас свинью – вы как, сдюжите?

– Я – нет, – признался Белов, – но я городской.

– Ну я-то хуторской и то не уверен, что сдюжу. А добрый мальчик Юра вот так взял – и сумел.

Ваня Белов признал, что не знает, как объяснить этот факт. Потом, поколебавшись, высказал предположение: