– Дело не в женщине.

– В женщине, уверяю тебя.

– Я думаю, у тебя беда.

– Не беда. Небольшое затруднение.

– Раньше никаких затруднений у тебя не возникало.

Он посмотрел на бабочку и увидел, что она сидит на цепи, с которой свешивалась люстра, и ее крылышки чуть подрагивают под потоками теплого воздуха, поднимающегося от горящих ламп.

– У тебя нет права лезть в это одному, что бы это ни было.

– Ты раздуваешь из мухи слона, – заверил он ее. – У меня небольшие затруднения личного характера. Я с этим разберусь.

Они посидели в тишине: карандаш не шуршал по бумаге, из расположенного неподалеку бара не доносилась музыка, ни один звук ночи не проникал сквозь сетчатую дверь.

– Теперь ты у нас лепидотерист?

– Даже не знаю, что означает это слово.

– Коллекционер бабочек. Постарайся смотреть на меня.

Он оторвал взгляд от бабочки.

– Я делаю лампу для тебя, – добавила Мишель.

Он посмотрел на нарисованные деревья.

– Не эту. Другую. Она уже в работе.

– И на что она похожа?

– Будет готова в конце месяца. Тогда и увидишь.

– Хорошо.

– Возвращайся и увидишь ее.

– Я вернусь. Вернусь, чтобы ты мне ее подарила.

– Возвращайся. – Она коснулась его культей левой руки.

Казалось, крепко схватила несуществующими пальцами, поцеловала тыльную сторону ладони.

– Спасибо тебе за Лайма.

– Бог дал тебе Лайма – не я.

– Спасибо тебе за Лайма, – настаивала она.

Тим поцеловал ее в макушку склоненной головы.

– Хотелось бы, чтобы у меня была сестра, хотелось бы, чтобы моей сестрой была ты. Но насчет беды ты ошибаешься.

– Давай без лжи. Увиливай от ответа, если тебе того хочется, но давай без лжи. Ты – не лгун, а я – не дура.

Мишель подняла голову, встретилась с ним взглядом.

– Хорошо, – кивнул Тим.

– Разве я не разгляжу беду, если увижу ее?

– Да, – признал он. – Разглядишь.

– Кофейный торт практически готов.

Он посмотрел на протез на столике у холодильника, лежащий ладонью вверх. С расслабленными пальцами.

– Я достану торт из духовки, – предложил Тим.

– Я справлюсь. Никогда не ношу эту руку, когда пеку. Если обожгу, то не почувствую.

Надев рукавицы, она достала форму с тортом, поставила на жаростойкую подставку.

Когда сняла рукавицы и отвернулась от торта, Тим уже переместился к двери.

– Мне не терпится увидеть лампу.

Поскольку слезные железы не пострадали, заблестели и живой глаз, и искусственный.

Тим переступил порог, но, прежде чем закрыл за собой сетчатую дверь, услышал голос Мишель:

– Это львы.

– Что?

– Лампа. Со львами.

– Готов спорить, выглядеть она будет потрясающе.

– Если все у меня получится, глядя на нее, ты почувствуешь, какие у них большие сердца, какие они храбрые.

Тим закрыл сетчатую дверь и бесшумно спустился по бетонным ступеням.

Проезжающие по улице автомобили, конечно же, создавали шумовой фон, но Тим их не слышал. Фары приближались, задние огни удалялись, как светящиеся рыбы в тишине океанских глубин.

Но, едва он сделал первый шаг от дома, городской шум усилился, с каждым мгновением становясь все громче и громче. Большую часть звуков издавали, само собой, автомобили, но звуки эти сливались в какую-то варварскую мелодию.

Женщина, приговоренная к смерти, жила в скромном бунгало на холмах Лагуна-Бич, на улице, с которой не открывался великолепный вид на море, но все равно в престижном районе. В сравнении со стареющими строениями земля под ними только дорожала, да так быстро, что каждый проданный дом сносился независимо от времени постройки или красоты, чтобы уступить место зданию больших размеров.

Южная Калифорния скрывала все свои вчера. И когда будущее оказывалось очень уж жестоким, не находилось ни единого свидетельства того, что существовало лучшее прошлое, а потому потеря воспринималась менее болезненно.