Эту историю рассказывают, добавляя к ней всё новые и новые подробности.

Катька стала главной звездой двора. Но она это и раньше знала.

А на её: «А ну-ка, дай прикурить!» – ей сразу предлагали пиво. Катька стала разборчивой, «Старый мельник» не пила.

Предпочитала «Балтику 7».

Жаль Катьку, ведь сопьётся, дурёха.

А на чердаке панельной пятиэтажки появилось новое гнездо с сидящей в нём голубкой. Хвост голубки украшают два белых пера. Из чердака, как песня, звучит Петькино курлыканье. Ведь счастье для всех одинаковое – и для почтовых, и для обычных сизарей.

Кота больше во дворе никто не видел. Говорят, в леса подался.

Когда и к-а-р, не кара

Метельно.

Уборочные машины вышли на борьбу с зимними узорами на дорогах.

Кому узоры, а кому-то – план по валу.

Крутятся щётки, тараном идёт техника, оставляя после себя белую крошку реагентов.

Такой подлости от коммунальных служб падающий снег не выдерживал и в глубокой скорби таял.

Под ногами хлюпала зимняя гать.

Городская сырость с недавних времён стала неизбежностью и проникала не только через ботинки, но и через носки. Проникала не только снизу, но и сбоку, сверху… За возможность не скользить ногам страдал весь организм.

О санках можно было только мечтать.

Город боролся с таким временем года, которое называлось – зима.

И зима, видимо, осознав, что ей не рады, платила тем же. Меняла снегопад на дождь. Морозы на оттепель и наоборот.

Васькин шёл вдоль зелёного сетчатого забора. На заборе сидела нахохлившаяся ворона.

Сравнявшись с птицей, Васькин остановился и вылил на неё всю накопившуюся тяжесть постоянного бытия.

Уставившись на не улетающую ворону, Васькин задал ей прямой вопрос:

– Чего сидишь, скукожилась? Видишь, как хреново кругом, а ты сидишь и не каркаешь!

И Васькин стал сам каркать на ворону:

– К-а-р, к-а-а-р… ка-а-ар… – Васькин увлёкся, и ему даже показалось, что у него это неплохо получается.

– Чего раскаркался, дурак старый?!

Васькин оглянулся по сторонам, ища грубияна. Но никого рядом не было.

– Всё, – про себя сказал Васькин, – пора завязывать.

– Запутаешься узелки вязать.

Васькин сделал один оборот вокруг себя.

– Ну чего крути-с-ся!

Васькин уставился на ворону. Ворона смотрела на Васькина.

Васькин хотел что-то сказать, но ничего умного на ум не приходило.

И Васькин выдавил из себя:

– К-а-а-ар.

– Ну, ты пародист ещё тот. Чай не Галкин, чего каркаешь? И без тебя тошно.

– Ты чего, говорящая, – начал строить мысли в предложения Васькин.

– Да уж не как ты – каркающий.

Васькин выдержал длинную паузу, перепаузив великого Станиславского.

– А ты что, и мысли читаешь?!

– А ты бы, милок, свои мысли вслух не мыслил, я бы и не читала. Не те времена! Кругом уши и гады-дворники с реагентами. А если ты и про свои пин-коды будешь вслух думать, то считай, что сам себе накаркаешь дефолт. Нечем будет «бо-бо» в голове лечить.

– Слушай. Уж не Катька ли ты! Читал я про тебя что-то.

– Екатерина я.

– Васькин, – и Васькин по штабс-капитански, с достоинством козырнул головой.

– А не махнуть ли нам по баночке пивка за знакомство. Кать, как насчёт «Балтики-7»?

– Если будет по акции, не бери. Оно уже два срока в свой стаж записало.

– А что брать, Кать?

– Бери «Эффес», ему только четыре месяца. Вчера завезли.

Васькин принёс четыре банки пива. Три себе и одну Екатерине.

Согласно пропорции массы тела.

Через сорок минут парочка переместилась на скамейку у заснеженной клумбы.

Клумбу дворники реагентами не посыпали, и она выглядела, как белый искрящийся остров.

Здесь снег был не объектом борьбы, а украшением.

К уже выпитому прибавилось ещё столько же того же и одна чекушка другого.