– Мамаша с папашей то же со мной хотят сделать. Мяуууу, – я жалобно заскулил.

– Беги, Вася, беги! Ты еще пока можешь так мужественно мяукать. А у меня получается только так – мяу-мяу…

Мяуканье Алика напоминало мелкий скрип двери, которую только-только поставили на петли, еще не успела притереться. И я побежал. Бежал так долго… По дороге цеплялся за ветки, теряя свою перламутровую шерстку. Два раза вбухался в дерево. Чуть сознание не потерял. Думал, что усов уже нет. Пролежал долго. Очнулся и побежал дальше. Помню: дома мог бегать вокруг люстры часа два в день. Потом уставал. А на ночь, как назло, дочка мамаши – я звал ее Мини-мамаша – включала какую-то люстру особую. Она так переливалась разными фонариками и ничего не оставалось – бегал полночи за синеньким шариком. Эх! Были времена. Мне так жалко себя стало. Думаю, так и помру, не увидевши короля… Да что там короля? Императора всех селедок в мире. Осетра!

Мне про него Алик рассказывал. И тут я понял, что в темноте. Немедленно заметался, четыре раза на что-то наткнулся и уснул на нервной почве. Проснулся от странных голосов.

– Слышь, Мерсик, это что за куча шерсти?

– По ходу салага из домашних, Джипик.

В этот момент я убрал свою лапку с мордочки и огляделся. На меня глядели две пары страшных, глупых, злых, неотесанных глаз. Я проговорил:

– Позвольте.

– Ха! Мяу-мяу-мяу! Джип, он, кажись, только с квартирки соскочил. Не чухается… Точняк. Блох еще нет. Алё, ваше кошачье высочество, ты по-нашему понимаешь, мяу-мяу?

Они были совсем черными. Ни рыжего, ни серого с белым. Одна черная смоль. Никогда таких страшных не видел в своей жизни.

– Позвольте, товарищи, я уже сейчас должен быть к завтраку…

– Мяу-мяу-мяу, – Джип и Мерседес хором замяукали, смеясь.

– Ты что это? От хвоста своего в нашу лачугу забежал? Или малая хозяйки по комнате раскрутила и шваркнула с девятого этажа? Слышь, Мерседес, на той недели в третьем подвале новенького Пух нашел. А Пух, сволочь, унюхает всех. Даже, когда я в песочнице через две улицы мечу, унюхает, козел, бежит Дульсинее стучать. Я потом три дня все подвалы от крыс стерег.

– Упырь бесхвостый. А кто ему хвост оторвал?

– Погодь, Мерс, давай с этим жирным разберемся. Ку-ку, мяу-мяу!

– Гав-гав! – Мерседес психанул.

– Цить, Мерсик. Как зовут?

– Васька! – гордо отвечал я.

– Чего в наших подвалах шастаешь?

– Я не шастаю. Я потеряшка.

– На тебя что ли наш Михась нагавкал? От него все память теряют.

– Нет. А кто это?

– Ясно. Мерсик, слыхал? Совсем салага. Михася не знает. Сенбернар это местный. С первого этажа третьего дома. Как станет на окно. Заведет свое «гав-гав-гав» на полтора часа. Мы с Мерседесом как-то там под окном спали голубей гоняли. Михась в окно как заорет. Так потом два дня не слыхали ни хрена. Я привыкший, а Мерс орал потом под окном у ветеринара. Еле спас его. Чуть кирпичом по уху не схлопотал. Ветеринар нервный у нас.

– Товарищи, я убежал от мамаши с папашей…

– Ха! Мяу-мяу-мяу! Мерс, слыхал? Это твои людишки, ага?

– Мяу! То есть – да.

– И чего здрызнул?

– От кас… кас… Кастрации, – я стыдливо поджал хвостик от себя.

– Мяуууууу, – черные понимающе кивнули. – Да ты счастливчик. Среди нашей компашки только Пух и вальнул от этой низости. Все остальные корефаны сидят уже готовенькие. В морде ноль эмоций, усами не шевелят, за хвостами не гоняются, кошек десятой дорогой обходят. Жрут сметану с «китикэтом». Никакой инициативы к селедке. Никаких мусорников. Жиреют и спят. Кошачий ад на земле, Васька. Мы поначалу решили, что ты тоже из этих…

– Нет, мяу-мяу!

– Ну теперь понятно. Ну че, Мерсик? Покажем новенького Дульсинеи?