Пламя быстро охватывает коттедж, стекла лопаются, деревянные балки трещат и жалобно стонут, создавая впечатление, будто сам дом расстается с жизнью. Но у меня нет времени наслаждаться этим зрелищем – нужно как можно быстрее добраться до машины и свалить ко всем чертям, пока соседи не вызвали пожарных. В конце концов, горит дом самой провидицы Люси Кэролайн!

Я знаю, куда поеду после работы. Нет, не домой, хотя и следовало бы, чтобы не шататься черт знает где и не вызывать ни у кого лишних подозрений. И не в бар, с целью в очередной раз как следует надраться и провалиться в забытье. И даже не к «Монике», пусть я и нахожусь сейчас на пике маниакальной фазы. Я поеду в то место, где впервые обрел смысл жизни, осознав, что способен на нечто большее, чем просто влачить жалкое существование. Я поеду туда, где свершилось возмездие, где получил по заслугам едва не убивший Натали психопат, отправившись прямиком в преисподнюю.

Я поеду на мост.

По дороге я буду думать лишь об одном: как так вышло, что столько людей ведутся на всякую чушь вроде ясновидения? Неужели кому-то нравится, чтобы им лгали в лицо под соусом гребаных несусветных небылиц, выдуманных едва ли не на ходу? И как только я мог повестись на это, полагая, что получу ответы на все вопросы? Видимо, человеческая глупость действительно безгранична, раз уж приходится снова и снова доказывать самоочевидные истины, причем не столько кому-то, сколько самому себе. И что самое дерьмовое – похоже, так будет всегда, сколько бы не существовал мир.

Река под пролетами все так же бурлит и клокочет, но на этот раз как-то по-особенному – словно она теперь отдельное измерение, текущее вопреки времени и размывающее границы между прошлым и будущим. Ее волны все больше чернеют, как и погружающееся в копоть сумерек стеклянное небо. Едва колышащий тросы ветер постепенно стихает и сходит на нет, как если бы все снова замерло перед моментом истины…

И тут я вижу то, что повергает меня в невероятнейший ступор, выбивая почву из-под ног и переворачивая все мое представление о себе и реальности: перила целы! Они не заменены, не отреставрированы и не поставлены обратно. Нет! Эти ржавые пыльные штуки целы и невредимы, будто их сто лет никто и не трогал! Как!?

Ошарашенный, проношусь вдоль всего моста, ощупывая и оглядывая каждый пролет. Делаю это еще раз. Перевожу дыхание и снова осматриваю каждую опору, каждый поручень и каждый мать его прут, не веря собственным глазам и не понимая, как такое возможно! Неужели в ту ночь мне все приснилось?

– Не все. – Говорит Натали, поднимая ворот, закуривая и подходя ближе. – Разве я похожа на сон?

– И вы снова ее увидели? – Крис отходит от окна, надевает обратно очки. – Так же реально, как наяву?

Комната похожа на кабинет доктора Фрейда, в котором не наводили порядок со времен кокаиновой лихорадки: книжные полки завалены до отвала и кажутся провисшими под тяжестью кирпичей, а рабочего стола под грудами журналов и вовсе не видно. Покрытые слоем пыли жалюзи выглядят черными, хотя панели по краям говорят об их истинном бежевом цвете. Узор на линолеуме почти стерся, остатки рисунка выцвели, и теперь расшифровать, что на нем было изображено, не смог бы даже сам Роршах. Удивительно, насколько творящийся в кабинете бедлам может не соответствовать характеру его хозяина.

Крис Хантер педантичен до мозга костей, и я не помню, чтобы встречал кого-то дотошней, чем он. Сукин сын каждую встречу выглядит так, словно явился прямиком из каннского кинофестиваля – кашемировый костюм, зализанные тоннами геля волосы, «Вашерон Константин» с серебряным циферблатом, золотые запонки, перстень с камнем – все в его стиле настолько же дорого, насколько сердито. Даже в заостренных чертах лица есть нечто такое строгое и одновременно «ювелирное», отчего кажется, что его внешние данные служат дополнением к костюму, хотя должно бы быть наоборот.