– Хоть бы оделся, – добавляет голос ещё недовольнее. – Или род людской сейчас таким не заморачивается?

Понятно – старая песня о главном. Сейчас «перчаточку» предлагать начнёт.

– Шапка набекрень, штаны из сапог торчат, пряжку твою всю обляпал, – не успокаивается голос. – Где ты его откопала? Такое даже в болото не пустят, там у всех одежде под сотню лет, а всё равно приличней…

– Достаточно, – вдруг холодно его другой голос прерывает. Женский, постарше, но не старушечий.

Вот это уже что-то новенькое. В два горла нечистка запела или подружка к ней пришла?

– Вран, – добавляется третий голос: Баи. Как будто. – Вставай.

Нет, не купится на это Вран, хотя и хотел бы. Из предыдущих приключений живым вышел, было бы неплохо и дальше так продолжать. Молчит Вран, ни единой мышцей не шевелит, даже дышать реже старается – может, разочаруется в нём нечто окончательно, плюнет да уйдёт со всеми своими ухищрениями.

– Вран, – повторяет голос Баи.

Слышит Вран шаги, землёй приглушённые, слышит лёгкий шорох рубахи – словно рядом с ним Бая на носочки присаживается. Касаются пальцы чьи-то плеча Вранового, встряхивают легонько.

Вран упорно глаза закрытыми держит.

– Не очень-то он разговаривать с нами хочет, – фыркает неприятный голос.

– Не хочет, – задумчиво подтверждает Бая. – И правильно – я же ему именно это и наказала. Ночь закончилась, Вран из Сухолесья. Это я. Смотри.

И чувствует Вран внезапно, что к пряжке железной кто-то притрагивается – и не отдёргивается.

Ладно.

Вран осторожно один глаз приоткрывает.

Удивительно – но правда Бая перед ним сидит.

И правда одна из дверей, та, через которую выходила она, открыта, и гонит ветерок утренний по земле мелкий снег, и стоят в проёме прямоугольном несколько людей – новых, не Верен с Неревом, не видел их всех раньше Вран.

– Вставай, Вран, – вновь Бая спокойно произносит, руку ему протягивая. – Говорить с тобой пришли.

Вран промаргивается, воздух морозный жадно глотая. На плечах Баи плащ лежит, тёплый, из чёрной кожи дублёной, узорами расшитый – никогда Вран таких плащей до этого не встречал, даже на менялах из деревень особо крупных, где ремесленники через одного расплодились. Такие же плащи и на всех остальных красуются, только цветами различаются: на ком-то – чёрные, как у Баи, на ком-то – более для глаза привычные, серые, коричневые.

Бая незаметно в бок его пинает. «Ну что ты медлишь?» – мелькает на мгновение в её глазах, хотя лицо спокойным и непроницаемым остаётся.

Вран спохватывается. Поспешно за руку её хватается, позволяет Бае себя на ноги вздёрнуть – и едва сдерживается, чтобы не отшатнуться ошарашенно, когда к своей руке приглядывается.

Вся тыльная сторона ладони покрыта царапинами красными, неглубокими, но частыми-частыми.

– Приходила всё-таки, – выдыхает Вран.

– Кто приходил? – спрашивает тот самый холодный женский голос.

И видит Вран, кому этот голос принадлежит.

И дар речи на какое-то время теряет.

Стоит у двери деревянной и грубой двойница Баи настоящая, только старше гораздо. Те же глаза тёмные, раскосые немного, но без нежной поволоки – прямой, пронзительный, проницательный этот взгляд, какой у Баи порой бывал, когда уж слишком Вран её доводил. Те же волосы тёмные, ничем не собранные, до пояса доходящие, то же лицо тонкое, умное – и вспоминает Вран вдруг слова нечистки ночной: «Бая пред тобой стоит, пришла я с матерью своей, будем судьбу твою решать».

Да быть того не может.

Вран быстро по остальным глазами пробегает. По правую руку от женщины – девушка, юная совсем, даже Баи младше; не так она уже на Баю похожа, губы у неё больше и пухлее, глаза светлее и круглее, кожа тоже не такая смуглая – вот такую девушку Вран легко мог бы в деревне своей представить, не чужеземная она уже, хотя всё же слишком для деревенских хороша. По левую руку – парень молодой, сложенный неплохо, только уши уж больно в стороны торчат. А лицо… впервые Вран и вправду здесь в лице что-то звериное видит, волчье: хищное это лицо, скулы резкие и выраженные, челюсть широкая, но тоже острая; и самое главное – глаза. Голубые, прозрачные почти, как ручей весенний, из-под снега пробившийся, только на ручей смотришь – и улыбнуться хочется, а от этого – лишь отвернуться поскорее, так недобро на тебя эти глаза глядят.