Сколько длится тишина на Сатурне. (сны, записанные под утро) Настасья Яницкая

Редактор Татьяна Плунгян

Иллюстратор Настасья Яницкая

© Настасья Яницкая, 2019

© Настасья Яницкая, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-3568-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он жил в нише под балконом, и говорил, что если не смотреть вниз, то это то же самое, что под самой крышей. Над лежанкой его висели пустые бутылки, некоторые в футлярах из синей кожи, горны и ветхие карты. Звали его Ариел. Встретились мы в подворотне, где я убегала от двух здоровых детин, гнавших меня через весь город, как зайца. Он вышел из-за угла, в растянутом свитере, с бутылкой в руке, сделал огромный глоток, усмехнулся и со всей силы ударил одного. Второму сказал какую-то гадость и плюнул в след. Я хлопала глазами, видела перед собой помятого алкоголика с фиалковым лицом да алыми ссадинами. Он взял меня за руку, покачал головой, и повел за собой.

Он мне говорил: имя мне Ариел. Я нашел тебя однажды, но дальше придется находиться самой. Запоминай дорогу. Всегда. Пока не вспомнишь все. И я запоминала. Если пройти через подворотню, и свернуть направо, то через лавки старьевщиков выйду к центральной площади. Напротив балкона, где он жил – был большой магазин с вывеской. Это был мой маяк. Чуть дальше, за желтыми домами крохотного города, протекала река. И был левый берег. Никто туда не ходил. Однажды я зашла к часовщику, увидела красивые часики, как маятник на цепочке, и забыла все. Все дороги, балкон, где искать. Только вывеску помнила магазина напротив. Тогда, я села у реки и стала смотреть, как течет время. Так и сидела, пока ночь не проглотила город. Вернулась к ангелу немного после полночи. Он снова пил. «Жаль ты не можешь сходить за ромом», – говорил он дни напролет. Дни сменялись ночами. Думала это потому, что у меня нет денег. И вот, когда я пришла и увидела, как он пьет, я сказала ему: все вспомнила. Меня убили по ту сторону реки одним майский вечером. Так и не нашли, потому что никто не ходит на тот берег. Никто, кроме ангела ставшего бомжом. Тогда он посмотрел на меня, внимательно так, будто бы я армия насекомых, и готова биться насмерть и ответил: чудеса случаются во всех. А затем прозвенел будильник.

Бредёшь к этому своему счастью, визуализируешь его, придумываешь, уменьшаешь аппетиты, уговариваешь себя, мол, мироздание ничего мне не должно – ни утешений, ни пониманий. И однажды-таки смиряешься с обстоятельствами. Как если бы ты Мустанг и Сетон-Томпсон почти о тебе писал, но там, на краю ты струсил и подошёл к человеку, вроде как принял неизбежность. И, смиренномудрие, это же тоже добродетель, утешаешь ты себя, и счастье, оно отрывками и бывает, это же только ловкость ума и рук, будто ты промокашка в какой-то тетради, только и можешь кляксы впитывать, чтоб чистовик не испортить. Вымаливай да помалкивай, что еще тебе надо, если не вышел из тебя ловкач?! А потом, однажды, просыпаешься счастливым. Тихо так, без этого пафоса громких слов, где о бесконечности и наивысшей степени. А просто – счастливым. И так много дней кряду. И вот, когда ты на пике, и понимаешь – так тоже можно, вот об этом говорил Фрейд – что счастье это когда непроизвольно получаешь то, в чём отказывал себе всегда. Все детали начинают складываться, и те, что о ловкости, и те, что о лёгкости. И лето такое ласковое и деревья над тобой шумят по-доброму, и вообще – всё здорово. Именно в такой день за тобой приезжает серый рафик с белой полосой. Ты протягиваешь ноги уже внутри. Даешь деньги, сколько там положено по нынешним тарифам? 5.50? Рядом, кряхтя, усаживаются ветхая бабулька, юноша, пегий пёс с оборванным ухом и дед с клетчатой сумкой. И ты оборачиваешься через плечо и грустно так:

– Твою ж мать, Харон, ну можно было хотя бы по одной душе за раз?

Но, Мустанг выбрал свободу. Как там заканчивалась повесть: «Все выше и выше взбирался мустанг и достиг отвесного утеса. Оттуда он спрыгнул вниз, в пропасть, и летел, сорвавшись с высоты двухсот футов, все вниз и вниз… пока не свалился наконец на камни. Он остался лежать там бездыханный, но… свободный».

А Харон хлопает дверью, щурится и сквозь зубы, но беззлобно цедит:

– А у нас тут литературный флеш-рояль. Не смог отказать себе в удовольствии собрать всех вместе.

что в нежном возрасте собиралась сходить (не путать с «выйти») замуж за Глызина.

В честь такого важного воспоминания, полезла подключать мониторы, чтоб захренячить погромче: Зимний сад. Пришлось произвести некие манипуляции, в следствие которых (из живых никто не пострадал), холсты на сосновых подрамниках с грохотом повалились зацепив за собой синюю бутылку, что не выдержала суровых объятий пола, рассыпалась на очень острые стекляшки. В итоге – довольная вспоминаю тот свой нежный возраст, побежало-зелёные обои, квартиру на Подоле, проигрыватель и холодный расчёт пятилетней девочки. Подумаешь, что выковыриваю эти противные стёклышки, которые, к слову ломаются прям в пальцах, оставляя гранатовые кляксы на полу.

с удовольствием и радостью, хожу свои честные пять км. Иногда слушаю Дмитрия Борисовича, иногда Бориса Борисовича.

Дмитрий Борисович тоже любит ходить. Только он ходит в три раза больше и точно сам себя не слушает. Оба два много говорят о смерти, любви, людях и цитируют не живых мастеров слова.

Дмитрий Борисович не очень любит людей, зато любит собаку Чуню, умеет шутить и может сказать – от чего у него сжимается сердце. Борис Борисович просто терпим ко всем, мудр и светел (и молчаливо мною обожаем).

Каждое утро, уже не первый год, кстати, наблюдаю разнообразных людей, зверей и читаю\возвращаю надписи. Вот сегодня, например, познакомилась с двумя милыми дамами возраста середины ноября. Одна была в начале пути, и рассказала, как именно надо оставлять белкам гостинцы и какие деревья они знают. Рассказала о старом зверьке, что не боится людей и спокойно берёт с рук еду, придерживая пальцы лапкой. Показала дупло, в котором хранится запас на зиму. Так что я теперь знаю о белках много больше.

Другая, уже ближе к декабрьским женщинам, с удивительным макияжем, уговаривала купить пирожок, который вот-вот из печи. И не потому что «купите же, ну купите же», а потому что «деточка, ты так смотришь точно не завтракала сегодня. А ну возьми вот этот – тебе понравится, милая. Нельзя не завтракать!». Еще была майская девонька, солнце падало через витрину ей на волосы, она смеялась и отсчитывала сдачу, пока я шутила про морковный сок внутри сладкого ноября.

кроме факта (который я не знаю, зачем знаю), что эрегированный половой орган самца гориллы достигает аж трёх см, самцы гориллы еще очень гордые. Т.е. если вам случилось встретится с двухметровой махиной, что весит около 300 кг. – достаточно просто скрутится калачиком. Он (горилла) посмотрит на вас, как на говно, и пальцем не тронет. Потому что лежачих не бьют (не царское это дело), а вот это, на земле, и так являет собой несчастье и похоже на мёртвого опоссума. Вообще не интересно. Другое дело, если человек попробует проявлять свое превосходство, тогда, собственно и понятно, почему я помню странные факты из мира животных.

лапшу удон, маринованные яйца (куриные), деревянные тарелки и классический глиняный горшок.

В горшке бы сварила грибную похлёбку, возможно даже с клёцками. Присыпала бы тоненько нарезанным луком-пореем, если бы не нашла шалот. Удон на полированном дереве смотрелся бы вообще отлично. Особенно, если варить на курином бульоне с добавлением соевого соуса. Потом добавить немного зелёного и красного цветов – горошек, например, перец, присыпать всё кунжутом. Сбоку, разрезанные на половинки – маринованные яйца. Как их принято называть – яйца самурая. Нажарила бы греночек, нежных, как августовское солнышко. Смешала бы помидор, базилик и фету, потому что греночки без этого всего – пусты. Заварила бы чай с мёдом, базиликом и имбирём, и села бы довольная смотреть на ноябрьский закат. А не вот это вот всё. Вот это всё – не хочу.

Зато, иногда читаю материалы научной конференции по теме «Оборотни и оборотничество».

Среди прочего узнаю прекрасное из европейского 14 века:

Bzou – это человек, которым овладели извращенные желания и он превратился в животное. Имеет человеческое тело, и клыки. У него глаза человека, выражающие невыразимое вожделение. А вот уши вытянутые и острые. Говорит прекрасным человеческим голосом. У него очень сильная воздействующая сила, поэтому все ему верят.

и ставни дома, вымерзших за лето окон, роняли стёкла в пропасть подворотен. Я выходил к тебе из полутьмы, из снов, из скрипов вымощенных охрой тротуаров, из шума опадающей листвы, такой, что пёстрыми плевками случайно замирала от глухой тоски.

По небу венами ползли кривые вязы, захлёбываясь откровенной наготой, и солнце таяло, впиваясь на прощанье, ослепшим полукругом, в горизонт. Я вниз летел, теряя память, и разливался лужами солёных вод, и обнимал тот дом, где ты жила на стыке всех времён, на улице, которой больше нет на картах.