Лаборатория его была просторной сводчатой комнатой, полной странных приборов из меди и стекла, разнообразных бутылей и закопченных собраний тихо булькающих на огне горшочков и котелков. В воздухе стоял тяжелый влажный запах. На полу и на столе лежали небрежно брошенные книги, их открытые страницы были закапаны свечным воском. Кроме чаши с водой около волшебника стояло чучело ворона – черное страшилище, чьи жесткие перья, натертые лебяжьим жиром, лоснились, как жучиный панцирь. Габриций Угаин рассеянно погладил голову чучела большим пальцем.

– Видишь, дорогой мой Освальд? – обратился он к мертвому ворону, как к самому любезному собеседнику. – Видишь эту пряжку? То – золотистое предзнаменование, омен жизни. Уж солнце обещает лето нам, и зимние тревоги отступают… Я вижу, ты зол, негодный ворон, но имей терпение…

Между тем, Мартейн остановился, так как доехал до Башни, и явно не знал, что делать дальше. Волшебник сделал несколько пассов над водой, прошептал что-то, выпустив дурно пахнущий дымок изо рта, и сделал повелительный жест, как будто открывает окно или дверь: пальцы распахнулись веером, а их подушечки сплющились, упертые в невидимую твердь.

Ничего не произошло.

Лицо старого волшебника пошло красными пятнами, он еще ожесточеннее зачесал пятку и оттолкнул от себя чашу, вода расплескалась по столу, и в этих лужицах и каплях еще несколько секунд колебалось раздробленное отражение Мартейна. Потом оно пошло рябью и исчезло.

– Игрос! Игрос! – заорал Габриций.

Откуда-то сверху забухали торопливые тяжелые шаги, и дверь в Лабораторию распахнулась, пропуская внутрь молодого парня медвежьей комплекции в кожаном фартуке. Ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться ею о своды Лаборатории. Его руки и фартук были покрыты разноцветными химическими пятнами, намертво въевшимися в кожу, и в ту и другую.

– Небольшая заминка, дедушка, – пропыхтел гигант, – знаешь, с теми розовыми шариками. Но еще не поздно…

– У нас гость, Игрос, – прервал его волшебник, натягивая на босые ноги туфли с загнутыми носками. – Вот, возьми волшебную палочку, открой ворота Башни и проводи его в библиотеку. Не вздумай ковырятся ей в ушах, ты понял? И ради Близнецов, сними ты этот фартук, надень что-нибудь приличное!

– Но, дедушка, сами же велели никому не открывать… – плаксивым голосом начал великан. Новый приказ, с трудом ворочался в его голове, стараясь сдвинуть старый с обжитого места.

– Я же могу и велеть открыть, разве нет? – раздраженно ответил старик. – Ну, иди прочь. Хотя нет, подожди! Как думаешь, мне надеть вот эти туфли в полоску, или эти, с ромбами? Ох, нашел кого спрашивать, да иди уже! Освальд, как ты думаешь…

Тем временем Мартейн Орф разглядывал Башню. Собственно, на башню особняк Угаин не был похож. Это было одно из самых высоких зданий в городе и, одновременно, одно из самых нелепых. Его основание было смехотворно маленьким и действительно могло принадлежать небольшой круглой башне. Но затем оно росло и разрасталось многочисленными этажами, ярусами и внешними галереями, как перевернутая пирамида, чтобы на пике своей громадности разделиться на два изящных тонкокостных аркбутана, которые опирались на массивные и угрюмые башни-контрфорсы – Восточное и Западное крылья – на них и держалась вся масса здания. Венчала постройку огромная каменная человеческая голова с глазами-окнами, с округлыми куполами-плечами по бокам. Это было древнее и странное здание: всей пластикой своих линий отвергающее прямые углы ради псевдоорганической округлости, строгие пропорции ради животной упругости; всей своей формой оно походило на великана, окаменевшего в тот момент, когда он уже по пояс вылез из земли, упираясь в нее огромными кулаками.