Мартейн обнаружил три входа в Башню – по одной двери в Восточном и Западном крыльях, и одну, самую маленькую, но окруженную красивой аркой – в главной постройке. На всех дверях чем-то белым, похожим на мел были нарисованы печати с гербом Угаин – Рукой Славы, над каждой из пальцев которой прихотливо изгибался язычок огня. Одна из печатей вдруг побледнела и с шипением исчезла. Дверь со скрежетом (петли не смазаны, ржавая труха посыпалась на камни порога) открылась и из Башни вышел огромный детина в побитой молью ливрее, едва сходившейся на его бочкообразной груди. У него было очень маленькое лицо, которое, казалось, заблудилось на просторах широкого белого лица; к макушке безволосой головы прилепилась маленькая круглая шапочка. Уже из-за своего роста и грубой, будто выточенной из камня мускулатуры, он должен был излучать угрозу, но Мартейн решил, что в побитой молью ливрее и с черной палочкой, которая выглядела спичкой в его лапище, гигант выглядел просто преглупо.

Не говоря ни слова верзила сделал знак следовать за ним. Лекарь прошел за своим проводником сквозь череду пустых неотапливаемых комнат, узких лестниц и крошечных пролетов. Внутри Башни было темно и сыро, сочившийся из узких окон бледный свет, тронутый сепией тумана, едва освещал дорогу, а сделанные в виде рук медные светильники, попадавшиеся им по дороге, не были зажжены. Мартейн с унынием подумал, что темнота и сырость – любимое сочетание как жителей Бороски, так и мокриц, большое количество которых он заметил на первом этаже. К тому же, хорошие манеры явно не входили в достоинства местных жителей – к вящему неудовольствию Мартейна весь путь громила самозабвенно ковырял палочкой в ухе.

Наконец они остановились около высокой резной двери, которую гигант открыл с большим почтением. Внутри было светлее, но ненамного: окна были закрыты тяжелыми малиновыми шторами, в камине горело большое полено. Из-за этого комната была окрашена в карминовые оттенки, местами розоватые, что вызвало у Мартейна ассоциации с распахнутым настежь на анатомическом столе человеческим телом. Воздух был теплее и суше, в нем чувствовался запах пыли, старой кожи, пергамента и бумаги. Вдоль стен комнаты стояли большие шкафы, набитые книгами и свитками, в центре стоял на медном треножнике большой глобус.

Кое где висели картины, изображающие сплошь заброшенные и уединенные места, надо полагать, соответствующие мрачным эстетическим вкусам хозяина Башни. Вот горная обитель, окутанная туманами; вот старая ферма на фоне голых полей; вот одичавший до первобытности сад в лунном свете.

Человек, сидящий у камина, явно не страдал от излишней скромности. Кресло, в котором он сидел, размерами и пышной отделкой напоминало трон, спинка которого достигала чуть ли не потолка. Сам человек, несмотря на маленький рост, выглядел достаточно авантажно. На нем была длинная, до пола, пурпурная мантия, на шее, словно монисто, висела россыпь амулетов, а на ноги были надеты несколько экстравагантные туфли с загнутыми носками, украшенные ромбовидным узором, которые, по  скромному мнению Мартейна, были немного легкомысленными для официального приема и больше подошли бы для вечернего променада. Видимо, вспомнив про дворянский этикет, маг опоясался мечом, но было видно, что его уже очень давно не вынимали из ножен. Слева от Габрицийа нахохлился крупный ворон, которого Мартейн сначала принял за живого, но секунду спустя понял, что это всего лишь чучело. Поэтому совершенно излишней казалась серебряная цепочка, одним концом прикованная к лапе ворона, другим – к браслету мага, словно тот боялся, что его питомец улетит.