– А знаешь, я тебя раскусил. Ты, на самом деле, заколдованная девица, цыганская принцесса. Какой-нибудь маг превратил тебя в старую каргу, и теперь ты должна ему принести что-то из Подземелья, чтобы он вернул тебе твой облик, – вслух фантазировал Барриор. – Или, не знаю, ты ищешь артефакт, обращающий чары вспять. И как найдешь (не без моей помощи), снова станешь девой красоты неописуемой, и характера покладистого.

– Смейся, смейся. Имя твоего мага – время. Скажи лучше, что думаешь насчет Грибных Пещер. Мог твой отец пойти туда?

– Не знаю. Вряд ли. Раньше он никогда дальше Катакомб не уходил, ни к чему было. Он знаешь ли, не из этих охотников за артефактами. Но проверить надо, все-таки это единственная зацепка.

– Далеко до них?

– Далековато. Но можно спуститься на подъемнике сразу в Королевский Город, а оттуда близко. Если он работает.

Подъемник не работал. Старинная махина находилась у восточной стороны пещеры и выглядела так, будто ей не пользовались уже много лет. Барриор в сердцах пнул ржавый рычаг, а цыганка невозмутимо присела раскурить трубочку.

– Поход затянется, – сказал Барриор. – Хорошо бы, не на месяц. Надо теперь рассчитать, сколько припасов понадобиться и хватит ли у нас на них денег. Ты как, много жрешь?

– Деньги-то все у меня, не забывайся, сладкий.

– … а еще надо посмотреть у Ноктича старые карты – я, ведаешь ли, тоже не знаток Подземелья, не любо мне оно, как ни крути… … … Не хихикай – звучит отвратно.

– Давай расспросим местных.

Вернулись в деревню. Беседовать с гулями – занятия хуже не придумаешь. Мало того, что они упрямо разговаривали на своем архаичном языке, бытовавшим в этих землях столетия назад, так еще и колоссальный возраст отнюдь не улучшил их характер. Они были угрюмы, меланхоличны, сварливы. Можно смело накинуть сверху лживость, забывчивость и болтливость, и получится среднестатистический гуль. В общем, ничего полезного от них Барриор и Колцуна не узнали.

В середине деревни, неподалеку от Маяка, стояла странная статуя. Вероятно, она должна была изображать человека, но догадаться об этом было сложно. Она представляла собой нагромождение камней, частей доспехов и оружия, венчал которое старый ржавый шлем – предел творческой мысли гулей. Перед памятником лежали желтые цветки бессмертника – символа деревни.

– Знаешь, это единственный памятник, который поставили человеку не за то, что он сделал, а за то, что он не сделал, – с непонятной грустью сказал Барриор.

– Да-а? – без особого интереса протянула цыганка.

– Это был солдат времен войны с Некромантом. Когда Поганая Крепость пала, отряды Триумвирата ворвались в ее пределы и учинили расправу над гулями. Рубили, резали на части, сжигали в кострах. Всех одолела кровожадность. Только один солдат заметил странное: гули не сопротивлялись. Они лишь прикрывались от стали руками и пытались даже что-то лопотать. После гибели своего владыки они обрели разум. Тогда этот солдат первым бросил меч, отказавшись продолжать бессмысленную бойню. Остальные последовали его примеру. По крайней мере, так гласит легенда.

– Хорошая легенда.

– Люди наверху и не слышали об этом солдате, а в Подземной Деревне его до сих пор чтят.

– А ты почему стал солдатом, а не последовал по стопам отца?

Барриор вспомнил, как однажды отец взял его и Люца в Сырой Угол. Тогда в очередной раз рожала тетушка Шмун, но что-то пошло не так и ребенок никак не хотел появляться на свет. Бардезан вроде спас тогда и мать, и ребенка. По крайней мере, когда мальчиков пустили в душную комнату, они были живы. Но Барриор запомнил другое: обнаженную ногу роженицы, которую та из-за духоты освободила от одеяла. Нога была могучей и непристойной в своей беспощадной наготе, открывающей пористую структуру кожи, морщины подкожного жира и корни синих вен. Мальчику стало невыносимо одиноко от вида этой ноги. Его лицо одеревенело от ужаса и отвращения, а Люц, помнится, даже расплакался от страха.