Так дивно это было, что Пятай бояться перестал. Тронул он коня и подъехал прямо к дубу. Широкий дуб – как телега шириной. Узлы в коре глубокие, как лестница. Развязал Пятай руки и вожжи на сук закинул. А сам прыгнул на ствол и стал наверх забираться.

Добрался до дупла, заглянул внутрь, а там светло, будто дуб изнутри светится. Видит – на дне дупла большое совиное гнездо, а в гнезде – три яйца: одно золотое, другое серебряное, а третье железное, на самом краю лежит. Пятай от такого чуть трубку из зубов не выронил.

Вынул он из-за пазухи старухин платок, обернул им свою ладонь и к золотому яйцу потянулся. Думает: возьму золотое – продам, хватит на молодого коня, новую соху, корову, да ещё и на козу и гусей останется… Да, то ли рукавом задел старик край гнезда, то ли рука дрогнула, но показалось Пятаю, что железное яйцо прямо ему в руку прыгнуло, а рука сама собой его схватила.

Задрожал дуб, затряслась листва, затрещали ветки, и услыхал Пятай голос нечеловеческий:

– Всё, Пятай, выбрал ты яйцо, уходи с миром!

Ослабели ноги у старика, он кубарем прямо в телегу и свалился. Упали на коня вожжи с ветки, и побежал конь. Оглянулся Пятай, а сзади ни поляны, ни дуба, ни столба чёрного, только простые осины стоят. Посмотрел мужик на руку свою, а в руке у него – платок старухин в узелок свернут, а узелке, стало быть, яйцо прощупывается.

Так и приехал домой, молча отдал бабе своей узелок с яйцом, а сам пошёл в церковь – уж больно ему помолиться захотелось.

***

Вернулся Пятай успокоенный, вошёл в дом, видит – сидит его Акуля на печи, почти не шевелится.

– Я, – говорит Акуля. – буду здесь три недели сидеть на яйце, Куйгорожа выводить, помощника нашего, а ты корми меня и пои, ничего не спрашивай.

Пожал плечами Пятай и стал делать все, как старуха сказала. Три недели Акуля на печи сидит, молчит, только ест и пьет, что Пятай ей дает. Пятай без жены в церковь ходит, народу говорит, что заболела Акуля, поп его пожалел даже – стал без оплаты за Акулино здоровье свечки ставить.

И вот, ночью слышит Пятай, что под Акулей затрещало что-то. Испугался он, что это печка валится, подбежал к жене.

А она говорит:

– Не пугайся, Пятай, это яйцо лопается, высидела я Куйгорожа, принимай помощника!

И тут выскочил из-под неё прямо на пол не то человечек, не то змей, не то сова – глазищи огромные, перья ворохом, а из-под перьев хвост чешуйчатый. Обомлел Пятай, ничего сказать не может. А это и был Куйгорож.

– Кик-пик! Кик-пик! – громко запищал Куйгорож. – Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, старик! А если дела не дашь – сломаю тут все, что видишь!

– Да как же не дам? – опомнился Пятай. – Тут столько работы, что сто лет все не переделаешь! Вон, люди уже сеять закончили, а я своё поле ещё и не вспахал. Вспаши-ка наше поле и рожь посей, да постарайся, чтоб рожь взошла побыстрей и поспела не позже соседской…

Подпрыгнул Куйгорож, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

И тут он завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез.

Посмотрел Пятай на печку, а старуха его лежит, спит. И он затушил лучину, да спать лёг.

***

Утром проснулся Пятай, подпоясал голодный живот, запряг коня в телегу, да поехал на поле, посмотреть, как работа идёт. Выехал на поле, глядит, а полоска-то его ровной рожью занята, золотые колоски, как волны на озере, колышутся.

Тут уже не с посевом, а с жатвой спешить пора – того и гляди зерна из колосьев на землю падать начнут! Заплакал Пятай от радости такой и домой заспешил старуху обрадовать.

Вбегает в дом, а старуха навстречу: