И все же изучение обстановки разумно было отложить. Неизвестно, как Сказочник на это отреагирует. Этот человек вчера убил двоих людей… или похоронил их заживо. По крайней мере, один из них еще был жив. Так что каждый мой жест, каждое слово должны быть произведением искусства. Должны быть идеальны.

Но была одна проблема. Женька абсолютно точно подметила: я совершенно не умела врать. Значит, мне предстояло сделать сверхусилие и поверить в каждое свое слово и в каждый поступок. Пусть лучше потом, когда я выберусь из этой передряги, со мной работают лучшие психиатры. Пусть колют мне транквилизаторы и нейролептики и учат различать, где заканчивается объективная реальность и начинается мое самовнушение.

Мне придется говорить с ним о его книгах, об искусстве и мастерстве, об авторитетах, о душе? Абсолютно точно. Мне придется с ним спать? Почти наверняка. Если он этого пожелает. Но он далеко не урод, а я не шестнадцатилетняя девственница. Ничего страшного. Мне придется измениться. Потому что я очень хочу жить.

В облаке подобных жизнеутверждающих мыслей я спустилась по широкой лаконичной лестнице, ступая бесшумно по теплому деревянному полу. В просторной кухне-гостиной выделялся сектор, в котором этот паук сейчас плел свою паутину. Это был его рабочий кабинет, условно отделенный от остального пространства. Небольшой, но зачем ему больше, ведь он жил один. Видимо, когда он заказывал проект этого дома, он уже был одинок.

Я шла на легкий умиротворяющий стук клавиш. Сказочник работал за своим письменным столом. Писал свои сказки. Наверное, сейчас он писал страшную – про погребенных заживо. Сказку, которую подпишет фамилией Масонов.

Оранжевый рассвет через видовые окна просторной гостиной светил Сказочнику в лицо. И делал глаза почти желтыми. Три солнца – всплыла в памяти смутная ассоциация.

И хотя я могла какое-то время смотреть на солнце, ни за что бы не поставила так рабочий стол. Но не похоже было, чтобы Сказочника беспокоил солнечный свет. Может, он поглощал его? Бледной кожей, золотыми глазами… Драконий профиль в слепящем свете намертво запечатлевался сейчас в моей памяти. Навсегда. Я знала, никакие таблетки и психотерапия не заставят меня забыть увиденное.

Я его не беспокоила. Он остановился сам. Небрежно смахнул невидимую пыль с серого рукава толстовки. Поднялся из-за стола.

– Доброе утро, малышка. – Он как ни в чем не бывало подошел ко мне, ненавязчиво приобнял и легко коснулся губами моего лба.

Высокий. Для меня – очень. Если девушка моего роста попыталась бы поцеловать мужчину его роста, ей пришлось бы встать на цыпочки, до ломоты в икрах.

– Будешь кофе? – Он вел меня, так же по-приятельски приобняв за плечи горячей сильной рукой. Обдавая запахом карамели и душистых трав. Такой непринужденный, в домашнем светло-сером спортивном костюме. Все еще привлекательный. Несмотря на вчерашнее.

Затем Сказочник усадил меня на высокий стул у барной стойки.

Я кивнула. В ответ на что? С чем я сейчас согласилась? Забыла.

Еще раз. Надо сделать мысленно шаг назад. Кофе! Он предложил кофе. Я должна быть собранной. Должна быть сильной. Должна…

Он приподнял мое лицо за подбородок, едва касаясь пальцами кожи. Просто намекнул, чего хочет, а я подчинилась. Последовала за его движением. Сказочник заглянул мне в глаза. Он меня изучал, он любовался сочетанием цветов, форм и фактур. Снова погладил мою щеку, как вчера, в машине. И наконец отвернулся.

– Я хотел бы, чтобы все началось иначе, малышка. Хотел бы позвать тебя в ресторан. Подарить тебе цветы. – Сказочник поставил чашку кофе, пахнущего орехами, и белый фарфоровый молочник на зеленоватую мраморную столешницу. На несколько секунд о чем-то задумался, затем продолжил как ни в чем не бывало: – Однако все случилось так, как случилось. Ничего не исправить. Нам предстоит решить, как поступить теперь. Поверь, я очень хотел бы сохранить тебе жизнь. Но, видишь ли, малышка, я должен быть в тебе уверен. Абсолютно уверен. Понимаешь?