Виктор Владимирович отвечал за мясо. Уже с утра он сходил в магазин за свиной шеей, нарезал её на куски, с утра же хлебнул «коньяка» из-под французской этикетки и поэтому сейчас, укладывая на мясо помидоры, дурашливо приставал к сидящей здесь же на кухне Ульяне Васильевне.

– Тёщщщенька! Это будет великолепное мясо, нежное и сочное. Вам такого ещё не доводилось отведывать!

Вероятно, по этому слову «отведывать» можно было разгадать наречие тех таинственных стран, где в действительности разливали кондитерскую пропитку, потому как появлялось оно исключительно после употребления отцом алкоголя.

– О, mon Victor, может быть, вам не стоит пока больше пить коньяк?

– Мадам Жюли, я – трезвурчик! – словосочетание «трезв, как огурчик» Виктор Владимирович смешивал в одно слово, и Саше оно даже нравилось прежде, но теперь, когда в доме появилась бабушка, все эти слова и фразы стали казаться девушке заезженными, запользованными до неприличия! Вечное «Ты помнишь, что рис не кладём?» – хотя это не требует напоминания. И этот диалог с упоминанием трезвурчика – сколько ж ему лет? Одни и те же слова, одни и те же – предсказуемые! – реакции. Недописанный матерью роман и бесконечное перечитывание одних и тех же глав. И бесконечные же обещания Юлии дописать, и оправдания на работе: «Я не Юлька-Рулька, я скоро стану известной писательницей!» И: «Я не Рулькин муж, а муж перспективной романистки!..» И всё по кругу, по кругу, по кругу. Изо дня в день. Саша уже не ждала от родителей ничего нового, они вряд ли чем-то могли бы её удивить.

Бабушку привели на кухню, чтобы «не лишать ощущения праздника».

Саше поручили резать зелень. Она поглядывала на бабушку сквозь спадающую на лоб чёлку, и ей отчего-то казалось, что созерцание толчеи на маленькой кухоньке вряд ли повышает пожилой женщине настроение. У самой Саши настроение тоже не было праздничным. На душе поселились чувства, которых она в себе прежде не обнаруживала. Бунтарские чувства. А в голове – мысли, которым раньше там не было места. Бунтарские мысли! И если в первые дни после появления Ульяны весь негатив был направлен против «чужачки», то теперь она всё больше противилась прежнему укладу жизни. Её раздражало всё, что раньше было привычным и даже родным: эти псевдофранцузские прозвища родителей, их вкрадчивые – ей-богу, хоть бы матом когда-нибудь ругнулись! – голоса, разглагольствования Виктора о правилах русского языка и противных корректорах с красными карандашами. Хотелось какого-то всплеска! Огонь под мясом, что ли, прибавить, чтобы оно сгорело? Файлы из компьютера матери поудалять или вообще швырнуть ноутбук в окно? Но ведь ничего, кроме очередной порции тихих причитаний, этими поступками не добьёшься.

Задумавшись, Саша начала рубить зелень излишне энергично и чуть не отхватила себе палец.

– Что-то надо менять – пробормотала она вслух.

– Наша маленькая Саша́, ты что-то сказала? Что ты хочешь поменять?

Саша вынырнула из размышлений.

– Отношение к камамберу, – улыбнулась она. – Надо менять к нему отношение, чтобы не пропал!

– Спасибо, что напомнила. А то бы задавила сейчас несчастный сыр в холодильнике кастрюлями и салатниками, – Юлия Алексеевна выложила круглую картонную коробочку на подоконник.

В начале восьмого Юлия Алексеевна и Виктор Владимирович засобирались в гости.

– Мы проводим старый год с Толмачёвыми и вернемся не позже 22 часов, – сообщила Юлия, укладывая в пакет праздничные туфли. – Новый год, мамуля, мы непременно встретим с тобой вместе, как раньше! Как в детстве!