Откопав тело мельника, Прошка обессилив сел рядом и просто смотрел на бездыханного учителя. Прохор положил руку на порванное плечо Архипа.

– Прости меня, дядька! – Прошка поднялся.

Он вышел из развалин и пошёл к месту, где раньше находилась небольшая пристройка с инвентарём. Отыскав среди разбросанного хлама лопату, Прошка подошёл к большой берёзе, что росла на краю поляны перед мельницей. Парнишка сел в траву, положил лопату перед собой и посмотрел в небо: облаков не было, солнце уже выглянуло из-за высоких елей. Его лица коснулся ветерок. Прошка поднялся, отсчитал два шага от дерева и принялся копать последнее пристанище своему учителю, которого почитал, как отца.

Рубаха на спине парнишки промокла. Пот, стекавший со лба, сильно щипал глаза. Утерев лицо подолом рубахи, Прошка положил на край ямы лопату и вылез сам. Он вернулся в разрушенную мельницу, подошёл к Архипу и, не произнося ни слова, приподняв тяжёлое тело мельника за руку, подставил под него плечо. Прошка тащил Архипа, молча давясь слезами. Дотянув мельника до ямы, он осторожно опустил того на рыхлую землю. Снова ушёл в развалины и, отыскав почти целое одеяло, вернулся к яме. Прошка расстелил одеяло и перекатил тело на него. Потом спрыгнув вниз, потянул край одеяла на себя. Чуть не упав назад, принял на руки тяжёлое тело мельника. Уложив учителя на дно, он вылез из ямы и прочёл не хитрую, на ходу придуманную молитву.

– Покойся с миром, батя, – тихо закончил Прошка и бросил несколько горстей рыхлой земли вниз. Потом, неторопливо стал опускать в яму землю, лопату за лопатой. Он зачёрпывал землю всё быстрее и, остановился лишь тогда, когда похлопывая штыком лопаты, прилаживая землю, закончил сооружать небольшой холмик над могилой мельника.

Постояв ещё немного, Прошка закинул за плечи свою суму и побрёл узкой тропинкой туда, куда котилось по небу солнце, где светлый лес из белоснежных берёзок, не таил неожиданной опасности. Он шёл в то светлолесье, о котором говорил мельник.

Глава шестая

Светлолесье встретило Прошку тёплым светом солнца, приветливым шелестом листвы берёзок, весёлыми песнями соловьёв и малиновок, тихим заговором кукушки и стрёкотанием беспечных кузнецов в траве под ногами. Мирно на душе становится, когда бредёшь меж белых берёзок, а в их кронах бездельник-ветерок шумит, заплетая в косы их раскудрявистые ветки, шепчет путнику: приляг, передохни в мягкой, как пух траве. Так и хочется забросить, куда-нибудь, за тридевять земель заботы и тяготы и, привалившись к стволу белой красавицы, лежать, прикрыв глаза, подставляя лицо ласковому солнышку.

Уморился Прошка: чувствовал тяжёлую усталость и в душе, и в теле. Много пришлось пережить тревог за последнюю ночь. Много боли сердечной перетерпела его душа. Ноги просили отдыха, болела голова от слёз и пережитой утраты, болел живот, требуя пищи.

Прошка оглянулся вокруг себя – тихое место: шумит в берёзах ветер, трава под ногами мягким ковром застлала землю. «Присесть, что ли?», подумал Прохор. Он сел под берёзу и сорвал с кустика попавшиеся на глаза красные ягоды земляники. Растаяв на языке, ягоды пробудили ещё большее желание поесть.

«Да. Этим, пожалуй, сыт не будешь», решил парнишка, и живот тут же откликнулся на его мысли продолжительным урчанием.

– Ну, и чего сидишь, как пень? – услышал Прошка старческий негромкий голосок.

Он, грешным делом, подумал, что это у него от голода с головой страсти приключились. «Может ягоды не те?!», Прошка вырвал из земли пустой ягодный кустик. «Да, не – те. Земляника это, точно», Прошка помотал головой.

– Вот же, дурень! – где-то совсем рядом раздался тот же насмешливый голос. – Еды – полна сума, а думает – сошёл с ума!