– Сможешь! Ну, если волнуешься, напишешь, что это не твои повести, а чьи-то ещё, – соблазняюще улыбнулась она.

– Чьи?! – непонимающе смотрел на неё Поэт.

– Ну, скажем, Белкина!

…

Три месяца они были вместе и дни и ночи напролёт предавались творческой страсти. Муза не оставляла поэта ни на миг. Карантин, который устроил Рок, сводил на нет все его попытки уехать из Болдина. Он снова и снова возвращался от кордонов к ней и писал так, как никогда до этого не писал. Он ликовал и упивался их страстью, Муза – надеялась. Она верила, что эти три месяца позволят ему сделать правильный выбор.

…

Он не оценил её порыв. Страсть к первой красавице оказалась сильнее. Страсть или Гордыня? Он так и представлял, какие у всех будут лица, когда они войдут в бальный зал. Он – и Она! И ничего, что она выше ростом.

Поэт вернулся в Москву, женился, стал жить в Санкт-Петербурге, но семейная жизнь и денежные хлопоты всё больше и больше затягивали его в суету жизни, разлучая их – его и Музу.

«Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мной начатую, и которая доставит мне деньги, в коих я имею нужду», – писал он 30 июля 1833 года управляющему III Отделением А. Н. Мордвинову.

Так он объяснил всем, почему через три года ему снова надо быть в Болдино. И если первое затворничество в Болдино в 1830 году – на три месяца – случилось против его воли, то второго – в 1833 – он искал сам.

– Муза, я вернулся! Где ты?! Я мечтал о Тебе! Я страдал – ужасно! Я всё бросил к чертям и приехал, чтобы мы были вдвоём! Только ты и я! – он кинул плащ и цилиндр прямо у входа и бросился по комнатам искать её.

Она сидела у окна, поникшая, несчастная. «Словно чахоточная дева», – пронеслось в его голове, а сердце сжалось. Как он мог так с ней поступить? Поэт приник к её ногам, положил голову на колени и исступлённо бормотал, целуя нежные руки: «Я всё исправлю! Я буду жить здесь и писать, писать! Мы будем вместе! Я буду служить тебе неустанно! Я перееду в Болдино! Навсегда!»

Она слабой, словно безвольная веточка, рукой гладила так любимые ею упругие кудри, всматривалась в его лицо. Как много боли и отчаяния там залегло! В скорбно проявившейся сеточке морщин возле глаз она прочла обо всех бедах, связанных с закладыванием и перезакладыванием имения, поиском денег для выездов столь дорогой супруги, о многочисленных иждивенцах и отсутствии времени, необходимого для творчества.

– Бедный ты мой! – прижала его голову к своей груди Муза. – Я помогу Тебе!

И они снова были вместе. Они снова поддались безумству творческой страсти. Он огромными кубками пил счастье, но нотка горечи присутствовала, как неотвратимая разлука. Полтора месяца в Болдин снова стали для Поэта одним из самых продуктивных периодов его творчества. Но это было уже не то, что три года назад, когда был он волен и свободен.

…

В третий раз он приехал к ней через год.

– Где ты? – снова бросился он по комнатам усадьбы. Везде шёл ремонт. Он в отчаянии ходил по дому и нигде не мог найти её.

Она оказалась в вотчинной конторе. Туда на время ремонта перенесли его диван. Её хрупкое, почти детское тельце лежало, свернувшись комочком. Сердце Поэта не просто содрогнулось, оно остановилось от предчувствия беды.

Он обливал слезами её невесомые, прозрачные руки, клялся в любви и верности, но она почти не слышала. Лёгкая улыбка тронула её губы, когда его губы приникли к её безвольной кисти.

– Я дождалась! – печально сказала Она и… исчезла…

…

Шёл январь 1837… Поэт сидел у камина, и искорки огня отражались в его глазах демоническим светом. Он даже не повернул голову, когда его гость вошёл.