Ратуша! Я узнал ее сразу – массивное каменное здание с высоким мезонином; светло-розовые, почти желтые стены, белые каменные же наличники окон… Это был Осташков – еще один удивительный и любимый мною город.

Я остановился, чтобы вволю поулыбаться, порадоваться этой новой встрече. Закурил сигарету.

Все-таки морские города похожи друг на друга, даже если они далеки от морского побережья. Севастополь, Осташков, Питер… Быть может, похожи они тем, что равно открыты ветрам и… ищущим Дорогу; и архитектурой, конечно, и историей; внешней молодостью и внутренней древностью. Мне показалось очень логичным выйти в путь из Севастополя, заглянуть в такую таверну и по лестнице спуститься затем на берег Селигера.

Налетевший с озера ветерок бросил мне в лицо желтый кленовый лист. Осень, подумал я, здесь уже скоро осень.

А ветерок не исчез, не растворился в ровном береговом ветре. Наоборот, свился в маленький смерчик, метнулся по дороге. Я посмеялся над ним, шагнул вслед. Задумался было, куда он может меня привести, и сразу сообразил – в старую осташковскую гавань парусного флота.

Озеро там – у гавани – открывается взгляду прохожего в конце короткого переулка. Недлинный мол из валунов как бы продолжает улицу в озеро. Рыбачьи баркасы, «Казанки» и «Прогрессы» в несколько рядов стоят там под защитой мола и берега…

Ветерок убежал куда-то по своим ветерковским делам, но я и так уже знал, куда мне идти. Почему-то вдруг взволновавшись, я быстро зашагал к старой парусной гавани. Оставил в стороне Дом Шкипера с его парусниками и секстанами на стенах и увидел наконец озеро.

Кажется, город снова менялся. Маленький полуразмытый волнами мол выглядел сейчас и шире, и длиннее: я точно знаю, что к старому молу эта шхуна подойти и пришвартоваться не смогла бы.

А сейчас она стояла у самого конца мола. Не отдавая якорей, на одном только швартовочном конце. Двухмачтовая, с далеко вперед вынесенным бушпритом с небольшой надстройкой посередине и похожим на балюстраду ограждением на высоком юте. Грот и бизань уложены на гики, стаксель и кливера – прямо на палубу; весь вид шхуны говорил о том, что она только что подошла и вот-вот снова уйдет прочь от берега.

А на краю мола, облокотившись на фальшборт шхуны, стоял человек. Он ждал.

Почему-то вздохнув, я пошел к молу, разглядывая на ходу того, кто стоял у шхуны.

Я знал, что, желая так, поступаю, наверное, неправильно, быть может, даже не совсем честно. Но ведь моя Дорога уже привела меня сюда…

Я не мог вернуться назад, чтобы избежать этой встречи.

…Ему было лет шестнадцать или чуть больше. Он стоял, скрестив на груди руки, так что тускло поблескивало серебряное шитье на рукаве короткой черной куртки. В черных же ножнах висел у бедра палаш. Внимательными светлыми глазами из-под упавшей на лоб челки он смотрел, как я подхожу. И, видимо, разглядел мой страх оказаться на чужой Дороге, мой страх оказаться лишним. Он чуть улыбнулся, и сразу все стало на свои места. Я понял, что независимо ни от чего он все-таки рад меня видеть.

– Ну, – сказал я, – здравствуй, Светлый Штурман.

– Здравствуй, – сказал он.

Я протянул ему руку. Он пожал ее, долго не отпуская, потом снова чуть улыбнулся:

– Это хорошо, что ты пришел. Я тебя ждал.

– Спасибо, – сказал я, искренне смутившись. Светлый Штурман смотрел ласково и печально.

И вдруг засмеялся.

– Хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь? – спросил он с совершенно мальчишечьими интонациями в голосе.

– О чем?

– Ты думаешь, настоящий я или нет.

– Если честно… да. Но…

Он прервал меня, положил руку мне на плечо.

– Я ведь тоже должен был придумать тебя, чтобы мы встретились… – сказал он. – Ты же знаешь: действие должно быть равно противодействию. Даже сейчас, в ночь Большого Прилива.