Ланцо медленно встал. Украдкой бросив взгляд на брата, который, не переставая, всхлипывал в кресле, он тихо отошёл к окну. Сообщать о кончине Ланцо не стал.

Он глядел в окно. Между соседними домами росли деревья. За ними над верхушками маячил какой-то стержень – словно кто-то раскачивал гигантский столб. Ланцо знал, что это был скрюченный. Тот двигался к телу, нацелив свою острую голову прямо в окно, у которого стоял Ланцо. Он широко шагал по городу и по-прежнему задирал ноги очень высоко, будто продолжая перешагивать развалины.

Когда скрюченный приблизился, оказалось, что был он высотою трижды превосходящей дом. Чтобы проникнуть в сени, он вынужден был проползти в дверь на карачках. Полз он и по комнатам, точно ящер-титан, осторожно перекладывая длинноперстые ладони на чистом деревянном полу.

Ланцо обернулся. Медленно и неотвратимо являлась из дверного проёма голова скрюченного. Она тянулась словно согбенный палец, исследующий некую полость с целью подцепить да выковырять лишнее. Он шарил по стенам и мебели, проходился по покойнику, сундукам, тронул и плачущего брата. В конце концов, он ткнулся в грудь Ланцо. Тот почувствовал мягкий толчок и вздрогнул.

Кузен оторвал мокрое лицо от своих ладоней и взглянул на труп. Он вскочил и бросился к нему, однако не посмел тронуть. «Мам! Мама!» – заорал он. В ответ ему из другой комнаты раздался срывающийся крик. Поднялся всеобщий вой.

Скрюченный принялся биться головой об пол, словно выскребая из комнаты нечто, видимое ему одному. Он скрёб и скрёб, не жалея лба. С ритмичным стуком швырял он голову посреди спальни, где почему-то был закатан ковёр. Его нелепая длинная шея, оканчивающаяся плешивым лбом, тонкое согбенное тело, несуразные палки-конечности, покрытые тонкой мешковатой кожей, были чистыми, они словно были тщательно вымыты с мылом и именно так и пахли – чистотой омытого покойника, пустыми коридорами, стираным тряпьём.

Он в последний раз уронил голову на пол и плавно подался назад, поволочив её за собой. Как только он скрылся в дверях, в спальню резко ввалилась толпа причитающего народа.

Ланцо всё ещё смотрел себе под ноги. В том месте, где скрёб скрюченный, из-под половых досок сквозь мелкие щелки начали выползать муравьи. Ланцо в панике огляделся. Комната, прежде знакомая ему каждой вещью, теперь казалась чужим, посторонним жилищем. Люди, наполнявшие её, – случайными гостями.

Он растолкал их и быстро вышел вон.

В крайнем доме на Кузнечной улице редко горел свет. Свечи берегли, равно как и дрова, и старый кудлатый лакей, трудившийся у своего господина помимо прочего ещё и поваром, каждый вечер разражался неукротимым брюзжанием, сидя в полумраке прохладной тесной кухни.

– Вот так и сдохнем, – громко сетовал он наедине сам с собой, – сдохнем в полной темноте, никто и не заметит.

Он с силой лупил по столу кулаком, пытаясь расплющить и раскатать ком теста.

– Сдохнем!

В воздух взметнулось белесое облако муки.

– С голодухи, с прорухи, – старик громко шмыгнул носом и раскатисто чихнул, тряхнув над едой засаленными седыми патлами. – Вот ведь как уважают нынче ветеранов. Вот ведь как. От щедрот полон рот! Кто воевал с ньольцами за восточный Пагмар, за эти проклятые горы, за эту проклятую кучу камней? Кто, я вас спрашиваю? Рыцари! Гематопийские герои, лучшие из лучших, мастера боя, господа лучшей стати! Смышлёные, крепкие, здоровые парни, преданные всем сердцем святой земле своей.

Лакей старательно запихивал в тесто порубленную, невообразимо жилистую тушку животного. С силой приминая непослушный сырец, он говорил всё громче и громче.