Ланцо затолкали в спальню и за локти подвели к кровати. Ему что-то говорили на оба уха, но из-за хлюпающих голосов и лающих рыданий он не разбирал решительно ни слова.

На кровати лежал человек. Он был укрыт тёплым одеялом. У изголовья стоял стул. Ланцо сел. Сложил на коленях ладони и замер. Он глядел на человека под одеялом и пытался собраться с мыслями. Не получалось. Происходящее казалось очень неприятным сновидением. Человек под одеялом шумно и хрипло дышал, широко раскрывая рот – он агонизировал, и время его жизни подходило к концу. В кресле рядом громко плакал кузен Ланцо, кто-то надрывно кричал в лицо умирающему: «Ланцо пришёл, Ланцо! Ланцо здесь! Любимец твой! Успел!».

Ланцо сразу подумал, что сознание того уж помутилось настолько, что не воспримет никакого любимца, и не воспримет уже никого. Кроме скрюченного.

Однако умирающий вдруг дёрнулся и уставился на Ланцо широко распахнутыми круглыми глазами. Он тщился что-то сказать, но сил у него уже на то не было.

Они остались одни, не считая рыдающего кузена в кресле.

Ланцо вдруг понял, что умирающий его не видит. Померкший взгляд. Когда зрячий уже не зрит образы перед ним. Этот взгляд устремлён слишком далеко. Так вот как это выглядит. Он смотрит и не видит. Он хочет сказать и не может. Ланцо похолодел. Несчастному страшно! Как же ему страшно! Он боится. Боится происходящего. Жалость скрутила грудь Ланцо в узел.

Пусть он не видит, не может говорить, но он слышит. Он слышит все эти завывания, горькие рыдания, нервный топот, страстный шепот, сиплый рокот… шаги скрюченного. Он слышит этот невообразимый шум и не испытывает ни секунды облегчения от всей этой страшной возни вокруг его умирающего тела. Все слова, что были сказаны ему при жизни, он не вспоминает. Он хочет сам что-то сказать.

Ланцо прекрасно понял что именно.

ЗАТКНИТЕСЬ!

Однако умирающий не мог заполучить перед смертью вожделенной тишины и покоя и беспокойно погибал, страдая от ужаса. Ланцо сидел у его постели, застыв и отяжелев, словно поваленное бревно. Ланцо не плакал.

– Это я.

Голос его был спокоен и тих. Большее он выдавить из себя не мог. Эврио Эспера затряс губами. Удостоверившись, что Ланцо и впрямь сидит рядом, он словно обрадовался и даже как-то просветлел, если можно было назвать светом последние искры любви и благодарности уходящих мгновений жизни.

Ланцо не плакал. Он молча смотрел, как дед расстаётся с жизнью. Он сидел и смотрел на худое блёклое лицо, ввалившиеся щёки, бессмысленно широко распахнутый рот, извергающий последнее хриплое дыхание, подёргивающуюся из-под одеяла дряблую шею. Боль любезно покинула тело, оставляя человека наедине со своими видениями – а что же виделось ему, Ланцо почти догадывался. Он почти мог представить. И изнемогал от сочувствия и бессилия.

Самое обыденное в мире занятие – умирание – видел он впервые в исполнении близкого человека. И понимал, что исполнить должен и сам. Когда-нибудь и свою сольную партию. Но сейчас… сейчас он исполнял лучший в своей жизни аккомпанемент. Он молчал. И этот подарок не стоил в этом мире ничего. Кроме пары минут облегчения для того, кто от ужаса перед скрюченным страдал больше, чем от катастрофы внутри своего тела.

Ланцо вдруг понял, что сидит возле трупа. Смерть наступила несколько мгновений назад. Она просто наступила и всё, как наступает утро или вечер, как остывает чай или высыхает лужа. Невидимый глазу момент оборвал жизнь человека, и теперь тот застыл с изумлением на лице – это и впрямь было изумительно, ведь это новое его приключение, эта пертурбация ни к чему не вела и не имела конца или выхода.