Мимо меня просвистела пуля. Сглотнув и в единый момент вспомнив про себя все известные ругательства, я метнулся за угол, когда услышал ещё один выстрел. Кто-то раздражённо закричал, и выстрелы прекратились, но погоня только набирала обороты. Я так просто не сдамся – уж если мина меня не взяла, не взять меня и какой-то пуле, морна с два! Подъём становился всё круче, и я буксовал, соскальзывая по осыпи и тщетно стараясь удержаться на склоне, цепляясь за выпирающие камни, как лисица, упавшая в воду и гребущая против течения. Через несколько минут бега голова закружилась, картинка в глазах стала расплываться, а ноги – подкашиваться. Оставалось преодолеть прыжками несколько крутых уступов, когда рука предательски соскользнула с обледеневшего камня и я, коротко вскрикнув, рухнул навзничь, зашипев от пронзительной боли в спине. Подняться мне помогло несколько крепких солдатских рук.

Меня скрутили и доставили в шадхаварский лагерь. Такой же смуглый, как тот мальчишка, черноволосый генерал на тэсцинте распорядился, чтобы у меня отобрали оружие и обувь, а после – допросили. Жёстко, если потребуется.

Невозможно было с уверенностью сказать, из какой области пришли эти шадхавари. Я их друг от друга отличаю очень смутно – в наших краях их немного, все шадхавари уж очень теплолюбивы, и наши традиции далеки от их понимания. Тем удивительнее мне было видеть их здесь – для Инсатты, например, как одной из самых крупных шадхаварских стран, гораздо важнее были приморские города Эвернии, чем какие-то горы, даже несмотря на значимые торговые пути и ресурсы. А для всех остальных, более мелких стран, в войну за Вороные горы и вовсе не было причин ввязываться – хотя для многих из них и привычна жизнь в горах, Вороные горы, во-первых, были от большинства из них далеко, а во-вторых совсем не походили на привычные им сухие и жаркие южные горы. Но эти солдаты не были инсами – значит, это наёмники, так как в шадхаварских странах мужчины часто уходили служить по найму, за что их и прозвали буревестниками. Мне казалось, это могли быть кахви, а, может, остранцы или ведды, кто его знает – даже манера говорения на родных языках, отразившаяся специфическим акцентом на их тэсцинте, не позволяла идентифицировать их народность. То резкий и грубый с упором на сонорные согласные, то манера делать все согласные твёрдыми и словно спотыкаться на них, то, напротив, певучий говор с неотделимыми друг от друга словами… Возможно, они все были из разных провинций – во всяком случае, разговаривали они с совершенно разным произношением, как словно каждый шадхавари был отдельным маленьким государством с собственным языком и древней культурой, которые тебе никогда не суждено было постичь. Мне приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы понять, чего от меня хотят. Им, должно быть, несмотря на тесное соседство, довольно трудно понимать даже друг друга, настолько силён у каждого из них был акцент. Но они были немногословны и предпочитали доносить свои мысли совсем другими методами.

– Где лагерь, рядовой, – произнёс майор, руководивший допросом. – Говори.

Я замотал головой.

– Не знаю. А знал бы – не сказал.

Майор кивнул и жестом направил ко мне двух своих подчинённых.

Его вопросы быстро перетекли в рукоприкладство. Ирония состояла в том, что какие бы зверства они ни совершали – я ничего не мог им сказать. Даже будь я предателем, просто не смог бы. Я не знал, где морнов эвернийский лагерь – я не добрался до него. Меня били, как мешок с трухой. Когда это не подействовало, меня вынесли на мороз и положили на деревянную доску затылком вниз, накрыли голову мокрым губковидным лоскутом ткани и поливали ледяной водой, так, что невозможно было дышать, а вода просачивалась в ноздри и панически раскрытый рот. Та вода, что не успевала стечь, обжигала лицо, равно как и ветер, чувствовавшийся едва ли менее болезненно, чем боль от рваной раны. Хотелось бы мне сказать, что я героически держался, стоически вытерпев каждую пытку, но горькая правда состояла в том, что я рыдал, как дитя, которого выпороли за обмен коровы на три боба. Орал, пуская кровавые сопли. Но я ничего не знал. Не знал! В конце концов, они принялись вырывать мне ногти и успели выдрать два, когда я потерял сознание. Меня привели в чувства, но я быстро отключился снова.