Потом пошли песни, о бродяге с самого Байкала, степь да степь, Катюша, цыганочка, вальс.

Снова подняли стопки. Сказали тост, и, оказалось мало.

Ещё привезли, но машина была шикарная, тридцатых годов, но красавица, и наши приезжие окружили и, и пошли, поехали, что, да как?

Оказывается она, раритет, и теперь стоит дороже самой лучшей новой. Это приехал американ, как говорит наш хозяин и друг. Единственное, что было не так как нужно – не было драки выяснений, совсем не по нашему.

Разъехались, разошлись далеко за полночь, хотя какая там ночь, когда в лесу, где они жили и работали в просторных мастерских, раньше помещалась целая школа, а теперь и жилище и прекрасная мастерская для работы керамистов, своих и приезжавших из Выборга и Орла.

Было тепло и светло, а солнышко только ушло за тёмный лес, дремучий сосновый, с поваленными огромными соснами, зарослями, ну тайга забайкальская, точно такую, я там видел, но, солнышко ушло, что – бы через пару часов появиться снова. Всё – таки сказочные белые ночи.

Когда опустел двор, остались за столом только двое – один тот, который играл на гармошке, и должен был через пару дней, нехотя уехать домой, в Россию, и хозяин.

Простой вопрос задал хозяину.

– По какому поводу было такое торжество, и такие гости?

– А, это, Николаша, день кончины нашего зятя. Да. Так. По нашему, правильно. Вон той дочери, Яна, она тоже была с нами, уехала уже к себе, ты её знаешь. Уже три года, как его нет. Мы праздновали этот день.

Гармонист сказал, что это не праздник, а поминки. Но хозяин резко оборвал его толкование, извращённое, коммунистами.

– Вы теперь испорченные. Всё они вам забраковали, испортили. Коммунисты.

Грусть. Тоска. Хотя бы сожаления – не было. Только веселье. Да мало ли? У нас тоже такое, ну не совсем, но бывает, было… Может он, зять плохой был.

???

Ох, и бывает…

И на А – бывает и на Б – бывает.

Вот оно, и на ой, случилось.

*

Утонул мужик в Орлике, приток Оки. Тогда жил он там, этот керамист, в самом городе Орле. Где было тонуть? Мелко и люди кругом. Центр областного города.

Но умудрился…

На берегу стоит милиционер и женщина, тихо – мирно ведут душещипательную беседу…

– А хрен его знает, мой это или чужой. Дай, я палкой переверну его. Лысина вроде его, а одежда, одёжка, тоже вроде его. Дай палку, поверну морду кверху…

– Неет, нельзя, сфотографируем, потом… ответил милиционер.

– Ну и пошли вы, вместе с ним. Я пошла, мне некогда.

Ушли они домой вместе с подругой, рванули в сторону пивной, по проулку. Подруга сначала пыталась её настроить на дружелюбный лад.

– Ты бы хоть слезу для народу пустила…

– Да я и не знаю, рыдать мне или радоваться. Пил. Бил. Не работал. Детей домой не пускал.

И, тихонько пошли мимо пивной в сторону ветхих домиков.

Но это было давно и в России. А тут благополучная страна, приличная, очень приличная семья.

И.

И. Такое…

Я стал потихоньку, ненавязчиво говорить, что у нас не так, у нас какой бы он не был всё равно как – то не до веселья, и вообще, говорят, отметили, а не отпраздновали.

В писании сказано, нет, это скорее в народе говорят, о покойниках не толкуют, плохо, или просто ничего, не хвалят и не ругают, если он, ушедший, был с большими явными грехами…

– Э, э, Николаша. Вы не так живёте как нужно. Вам коммунисты всё перепортили, всё извратили и потому вы так плохо живёте. Они виноваты. Вот ты и меня хочешь испортить. Твоей идеологией. Поминки, поминки…

… Всякое было. Много видел. Отыграл на свадьбах от Тобольска до Кавказа, с танцами и гармошкой.

Сороковины были. Поминки тоже.

Но тризна без людей, родственников соседей…

Нет. Такого не было.