Пил-гулял Рюриг, вдруг возьми и свали его хвороба странная. Сперва жажда на него набросилась: сколь не пьет – в глотке сухо, еще пить хочется. А потом вдруг потучнел изверг за одну весну, весь покрылся струпьями вонючими, уж и сам не рад, что солнышко видит. Тут прослышал волхв Олег, соратник Рюригов, про того новгородского мальчика, коий скитался по весям славянским. Сразу понял Олег Всеславич – тот мальчонка может кагана выпользовать. Привести надо мальца, чтоб убил его каган Рюриг, и мальчишьей крови напился – вот тогда и жажде конец. Бросились варяги ребенка искать, да никак его не схватить. Вот вчера здесь был, запах ненависти еще остался, а сегодня уже там. Лютуют вороги, убивают тех, кто мальчика видел, а самим его не догнать.

Так и сдох изверг. Справили тризну богатую, закопали прах и холм сверху насыпали. Да прилетела на тот холм стая воронов и давай клевать сырую землю, на живых горе кликать. Отгоняли их, да не отогнали. Съели вороны весь холм, лишь тогда и улетели.

А с мальчонкой тем диво-дивное случилось. От того ли, что в дерьме он три дня просидел, иль от ненависти, каким был он маленьким таким и остался. Не взрослел, не умнел, говорить не научился. Ходит по славянской земле, ничего не просит, не голосит, лишь воняет своим страшным духом ненависти.

Завещал Рюриг стол одному из своих сыновей. Много их по весям росло-гуляло, да лишь единственного он приветил, отобрал у матери. Был последним он Рюриговым сыном, с ним ушла из отца сила мужская, знать, ушла она к сыну, знать, ему и княжить. Сыну отроду было пять лет, звали его Ингваром. А раз он еще не в летах, пусть в дядьях у него стоит волхв Олег Всеславич.

Завещал также Рюриг Ютландский русам славным выйти из лесов этих злополучных, да по рекам спуститься вниз. Воевать завещал полуденные земли плодородные, те, что дал он слово хазарским иудеям не трогать, а теперь на смертном одре мог вернуть он себе то слово. Да сказал, что воевать те земли можно только с новой силою, с новыми русскими – исполинами-русичами.

Своих воинов-русов у кагана вовсе не осталось. Ох, не долог воинов век! Кто под Новгородом в битве полег, кто сбирал дань по весям, да голову сложил; кто в пиру от меда подох или в пьяной сваре; кто ушел в другие земли лучшей доли искать, да славы воинской, да смерти. Но оставил каждый по отросточку, а еще и не по одному – по два, по три. Подросла та поросль младая, прозывалась та поросль русичами, и умели они сызмала меч держать с палицей, копья метать, стрелочки, да готовы были биться за своего кагана.

Как собрал по весям это войско Олег Всеславич, как построил, так и залюбовался – силач к силачу, один огромнее другого. Со такой-то ратью и в чужие земли киевские идти не страшно.

Ингвар-русич, Рюригов сын, больно мал еще был для похода, сидел с мамками-няньками, ел пряники. Решил Вещий Олег поберечь наследника единственного, без него, без Ингвара, собрать земли, Рюригом завещанные.

В те поры город Киев силен был, но не столько властью своей, сколь славянским народом. Жили в городе том и окрест поляне-силачи. Каждый мог под быка подсесть да поднять его играючи. Но труслив был тот народец. Кто по киевской земле не пройдет, всяк хозяином себя чувствует. На княжение поляне взяли варяга Аскольда из былых Рюриговых воинов. А случись хазарину подойти, уплатили они ему дань мечами, коими дом свой должны были беречь – и без горя. Как Аскольд не гневался – ничего не помогло. Своего князя поляне не боялись, а чужих опасались. Потому и веру приняли греческую во Христову доску деревянную, ибо больно тот бог по их, по-полянски, жил. А Аскольд-князь возьми и смекни: ему ведь то на руку – что не скажет от имени греческого бога, все поляне и исполняют.