– Девушка, разрешите поинтересоваться, где вас так подстригли? Вы знаете, это просто удивительно, последний писк Лос-Анжельской моды встречается вот так вот невзначай в нашей забытой богом Мороче. Я недавно видел подробный репортаж на тему в одном журнале. Так вот, статья гласила, что аккуратные прически, как впрочем, и бардак в стиле “Я у мамы вместо чего угодно” уже в прошлом. В далеком и невозвратном, как комсомольская юность Мальчиша-Кибальчиша, прошлом! Будущее наступает на нас инновационным совокуплением, размыванием границ между искусством и пошлостью, между грязным и чистым, между гламуром и колхозом.

Оля сдержанно улыбалась. Санин продолжал:

– Улыбайтесь, Оленька, улыбайтесь! Ослепляйте прохожих красотой своих белоснежных резцов! Будьте щедрее! Продемонстрируйте им и клыки, – Санин оказался совсем близко к Олиному лицу, и сосредоточил свой взгляд на её рте. Девушка игриво его оттолкнула.

– Да, с клыками я, похоже, переборщил. Они у вас отдают желтизной. Курить надо бросать, Оленька. И это, конечно, не повод для пренебрежительного отношения к парню, который внес неоценимый вклад в дело модернизации вашей шевелюры.

– Остепенись, ребенок, а то у тебя сейчас случится удар.

– Нет, тетя, это не удар, это угар, весенний угар страстей… Как вы не понимаете? Где ваши глаза? Посмотрите на эту зелень, на эти розовые облака, разве вы не слышите, как сама природа поёт всем нам о взаимной любви и ласке.

– Если бы ты не трещал как сорока, то, может быть, я что-нибудь и услышала.

– Умолкаю немедленно!

– Поздно, мы уже подошли в моему дому.

Санин огляделся. Они стояли у подъезда кирпичной хрущевки. Окно на первом этаже было открыто, и в освещенной люстрой комнате виднелась пожилая пара, мирно спящая перед работающим телевизором. Оля скосила на них глаза, давая понять Санину, что они находятся под наблюдением.

– Спасибо, что проводил, – сказала Оля. Она уже поднялась на ступеньки крыльца и открывала дверь в подъезд.

– Может быть, вам пригласить меня на чашечку чая? – предложил Саня.

– Не наглей, с меня хватит на сегодня приключений.

– А я настаиваю, – Санин одним махом проскочил три ступеньки крыльца и оказался как-то так близко, что Оля, поворачивая голову, уткнулась носом в его щеку и от неожиданности замерла. Не столько её смутил мальчишеский напор Санина, как мурашки, парализующим током поднимающиеся по её спине от копчика к самой макушке, и этот запах здорового, молодого и пьяного мужчины напомнил что-то щемяще родное и давно забытое. Вдохнув его, как городской житель вдыхает морской воздух, едва попав на берег после двухдневного автобусного маринования, она припала своими губами к его и мягко поцеловала. Состоялось обоюдное затмение рассудка. Первой пришла в себя Оля и, отлепившись от Санина, скрылась за дверью подъезда, которая закрылась со скрежетом избы на курьих ножках. Санин вернулся на землю минутой позже, но девушки и след простыл, и он, мечтательно улыбаясь, побрел домой.

Та же глупая улыбка господствовала на его лице, когда на следующий день он входил в театр. На первый взгляд многие были уже на месте, хотя радости по этому поводу никто не ощущал. Яичко катался на своих коротких ножках со сцены за кулисы и обратно.

– А вот и Чацкий, подождем Лизу и приступим, как договорились.

Санин искал глазами Олю, но её нигде не было. Подошел насупившийся Стрелкин, исподлобья посмотрел на Саню, покачал головой, не приводя в движение ни единой мимической мышцы лица. Это он давал понять, что у него раскалывается голова.

– Да, брат, знаю, понимаю и сочувствую, – сказал Санин, продолжая искать глазами Олю. Стрелкин не отставал, пытался привлечь внимание Санина наклоном головы к левому плечу, по-прежнему не изменяя выражения лица.