Как кипятком ошпарило ведьму – захлопнула крышу. Туман багровый рассеялся внутри, по закоулкам души расточился. В зеркало на себя посмотрела: растрепанная, в кровище вся. Что ж наделала я?! Жрать-то его зачем? Сто лет уж мясо не ем: диета растительная она ж для магии самое оно. Да и запачкалась вся. Что на меня нашло?
Долго самоедством заниматься не стала: время уйдет, не воротишь поэта обратно – давай зелье варить живительное, и такое умела. Сварила, чуть приоткрыв, под крышку котла плеснула, не смотреть чтоб: боязно стало увидеть ещё раз, что натворила – кураж-то темный ушел, спрятался.
Спустя время осторожно, одним глазком заглянула: лежит поэт, калачиком свернулся – большой котёл, есть место – спит, отдыхает, устал видимо. Не каждый день его, похоже, на куски рубят, варят, а потом еще и оживляют. Можно понять человека.
Опять ворохнулась темная Сила, толкнула уж было растормошить, разбередить: ишь, разлегся, вставай песни пой! Я тут, понимаешь его оживляю, с ног сбилась, а он спит! Одернула Силу свою ведьма: «Ну-ка! Развоевалась! Хороший он, нравится мне. Да и тебе, не вредничай». Улеглась Сила темная, успокоилась – согласилась, видимо. И ведьма успокоилась тут же. Поцеловала в щеку поэта, запах его живой втянула – вкусно. Но есть не хочется: нюхать – да, сколько угодно, есть – нет. Села на скамеечку подле и стала ждать, когда проснется. Любоваться.
А поэт не ушел никуда. И стихи, и песни остались. И не только…
Кикимора
Три друга было у кикиморы Бажены – лягушка Клавдия, леший Ермолай и Ко.
Ну, с Клавдией все понятно: лягушка – и в Африке лягушка. Очень любила она свой язык, хвалилась всегда им: какой он длинный, липкий и ваще. «По три комара за раз!» – горячилась подчас. Бажена в такие минуты посмеивалась про себя: «За раз, ага! За неделю если!» Не умела Клава ловить мошкару языком, хоть ты тресни. Камнями ее сбивала. В этом хороша была, эт да. Вот такая лягуха.
Леший Ермолай справным лесовиком был, но излишне мечтательным. Сядет, бывало, на небо смотреть. Уже и белка в ухе гнездо свила, а он все сидит.
Самым странным другом была Ко. Существо без определенной природой классификации – всклоченное, взбалмошное, с глазами навыкате и вечным надрывом в существовании.
Вот и сейчас: пока Клавдия отвлеклась, очищая веточки со своего языка (опять промазала по комару), а Ермолай замлел, увидев бабочку, Ко уже прыгала вокруг Бажены, дёргала её и с азартом верещала:
– Пришёл! Страшный! Глаза – во! Руки – во! Что делать?! Что делать?!
Оглянулась Бажена – действительно пришел, Кощеюшка.
– Ну что, – говорит, – Бажена? Надумала? Я мужчина справный. Все есть – почёт, уважение. Злато есть. Смерти, только нет, ха-ха!
– Знаем мы, где твоя смерть, – сказала Бажена и покосилась с намёком.
– Но-но, не шути так, – сказал Кощеюшка, но на всякий случай отодвинулся. – Ты думать – думай, да не тяни. Не пойдёшь лаской, возьму таской! – крутанулся на месте и исчез, чёрной пылью осыпавшись. Телепортировался, стало быть, к себе в царство подземное.
Надо сказать, сколько себя Бажена помнила – есть она, болото её и Кощеюшка, чтоб его! С предложениями своими, только отвращение вызывающими. Да и был уже у неё друг сердца, куда там Кощею – Горыня, водяной исконный. Встречались, миловались. Обитал миленок в озере лесном, что средь болот находилось. Но и Кощеюшка не отставал, грозил да не шутил похоже. Чувствовала Бажена силу его лютую, черную. Боялась.