– Конечно, лучше использовать шарф. Но мне нравится, когда душат ремнем.

Наполовину раздетые они стоят на коленях на ковре. Большие серые глаза Софии Павловны возбужденно блестят.

– Это опасно? – спрашивает Гелий.

София Павловна пожимает плечами и смотрит в сторону.

– Соня, я сделаю, как ты скажешь, – говорит Гелий. – Мне просто чудно немного…

Он берет рукой за кончик ремня и тянет Софию Павловну к себе и целует ее в губы.

– Пожалуйста… Придуши меня… Ничего не бойся… – шепчет она в промежутках между поцелуями.

– Хорошо.

Гелий расстегивает пряжку и снимает ремень с шеи Софии Павловны.

– Что ты делаешь?

– Только сперва я хочу попробовать сам, – говорит Гелий. – Мне любопытно, что ты чувствуешь.

София Павловна, прищурившись, всматривается в его лицо.

– Ты боишься?

– Немного, – признается Гелий. – Но это меня заводит.

– Ты плохой мальчик, – говорит доцент Вышеславцева, затягивая на шее Гелия кожаный ремешок.

Она возбужденно смеется, ерошит челку Гелия и шлепает его ладошкой по щеке. София Павловна толкает Гелия и тот послушно валится навзничь на ковер. София Павловна садится ему на грудь. Она наматывает ремень на руку и затягивает петлю на шее у Гелия. Её рыжие волосы светятся в сумраке.

– Ты, правда, никогда раньше не пробовал?

Гелий качает головой. 

– Знаешь, а я даже немного тебе завидую, – говорит София Павловна и принимается душить его ремнем. 

– Ты хоть понимаешь, что вытянул счастливый билет? – спрашивает Катерина Осиповна.

Она не сводит с Наума пристального взгляда своих холодных и прозрачных, как льдинки глаз.

– Да, госпожа, – отвечает Наум.

Он лежит в смотровом кресле голый, пристегнутый браслетами за запястья и щиколотки. Ноги Наума задраны вверх и разведены в стороны.

– Я думала отослать тебя на ртутный рудник, – продолжает Катерина Осиповна ровным голосом. – Таким как ты на руднике самое место.

– Да, госпожа, – соглашается Наум, а сам со страдальчески выражением на лице следит за Ефросиньей Ивановной.

Натянув латексные перчатки, докторша подкатывает к креслу ларь на колесиках. Она откидывает тяжелую крышку, и Наум видит наклонную панель из орехового дерева с гальванометром, лампочками, хромированными тумблерами и гнездами для подключения насадок различного назначения.

Ефросинья Ивановна щелкает крайним тумблером, и машина оживает. На панели вспыхивают лампочки, по кабинету плывет низкий тревожный гул.

– Однако, тебе сказочно повезло, – говорит Катерина Осипова с недоброй усмешкой. – Ты теперь игрушка госпожи Музиль-Арельской. Ты на особом положении… Как у нас дела, Фрося?

Докторша выдвигает ящик расположенный пониже приборной панели.

– Можешь меня поздравить, у нас наконец-то была эрекция.

– Так ты полагаешь…

– Да. Я запустила сперматогенез, – докторша торжествующе улыбается. – Простата еще увеличена, но это мелочи…

– Значит, успели, – говорит Катерина Осиповна, нисколько не изменившись в лице.

Она поднимается с кушетки, проходит по кабинету, постукивая каблучками, и останавливается подле окна. Сложив на груди руки, Госпожа Потехина смотрит на песчаные барханы, тянущиеся до горизонта.

Ефросинья Ивановна достает из выдвижного ящичка металлический электрод толщиной с палец. Электрод закреплен на деревянной рукоятке. К рукоятке присоединен длинный тонкий кабель в оплетке, на конце кабеля, словно жало поблескивает тонкий металлический разъем.

– Ты просто волшебница, Фрося.

– Я всю жизнь на Ферме, – отвечает Ефросинья Ивановна. – Я кое-чего в этом деле понимаю.

 Она вставляет разъем питания в одно из гнезд на панели.

– Перво-наперво диета. Ну и гальваническая машина по три сеанса на дню.