В свободное время мы сидели во дворе, обсуждая план кражи со взломом. Как бы ужасно и пафосно это не звучало. Октябрь принёс в Лондон холодные ветра и постоянно пасмурную погоду. Я куталась в синюю форменную куртку Каллидиуса и вместе со всеми удивлялась, как Шрам может сидеть в одной майке и говорить, что ему жарко.

– Нужно много про них узнать, когда они уезжают, когда приезжают. Посмотреть дом, есть ли сигнализация. Это не так быстро, как ты думаешь, Мария, – говорила Лулу.

– Мы возьмём это на себя, правда, Шрам? – заявил Роберт. Шрам кивнул.

– Стоп. Мы что, серьёзно собираемся ограбить дом?! – вклинилась Кэт. – Чёрт, я даже не понимаю, как попала к вам в компанию, а сейчас думаю о том, что мы будем пробираться через кусты в темноте, одетые в чёрное!

– Мы не всегда надеваем чёрное, – пожал плечами Шрам.

Я слушала рассказы ребят об их предыдущих «подвигах» и мысленно проклинала себя за эту идею, но сдавать назад не собиралась. Айвен не разговаривал со мной, сидел в своей комнате. Его можно было понять. Он не знал, кто его родители, как он оказался в том лесу. Я уговорила его пойти за личными делами, дав надежду узнать. Но Айв уверял, что злился не из-за этого. Причина была в том, что я собиралась сделать.

***

Всю следующую неделю Роберт и Шрам проводили свободное время, наблюдая за домом мистера и миссис Кроуфорд. Язык не поворачивался называть их папой и мамой. На мой вопрос, зачем им это нужно, ребята отвечали, что, во-первых, им самим перепадёт немного денег, это никогда не помешает, а во-вторых, что на мне самая главная задача – забрать всё, что посчитаю нужным, а это уже посвящение в их воровскую шайку.

– Твоя мама француженка, – на седьмой день заявил Шрам, вернувшись в приют.

– Я видела имя, догадалась.

Поэтому, наверное, в старом приюте меня пытались научить французскому. Они-то точно знали.

– Нет, – засмеялся Роб. – Она настоящая француженка. Носит береты и шарфы, картавит…

– Ты говорил с моей мамой? – встрепенувшись, я резко села на кровати, от чего закружилась голова.

– Да, и я был очень мил, так что, думаю, она даст благословение, – пропел Роберт.

– Придурок! – воскликнула я, кидая в него книгой, которую читала.

– Как грубо! А я, между прочим, такую ценную информацию раздобыл…

Айвен проводил время с нами, но молчал, когда речь заходила о деле. Он всё ещё дулся на меня, твердя, как это неправильно, как аморально и противозаконно.

– А оставлять ребёнка на произвол судьбы – это правильно? – ляпнула я как-то в порыве спора, слишком поздно прикусив язык.

– Тебя бросили на произвол судьбы, Мария?! – взорвался он. – Твои родители заботились о твоём будущем! Они оставили тебя в тепле, уверенные в твоей безопасности, и дали этот треклятый кулон, с которым ты не расстаёшься! А у меня не было ничего, Мария, ровным счётом ничего! Я даже не знаю свою точную дату рождения! В свидетельство вписали примерное число!

С тех пор Айвен не говорил со мной, и это была первая крупная ссора между нами. Поражаясь собственной глупости, я умоляла его простить меня и понять, но Айв не слушал. Если он уверился в чём-то, переубедить его смог бы только профессор Дамблдор, сошедший со страниц его любимой книги.

Я чувствовала себя ужасно. Не в первый раз я поступала так, как считала нужным, отбросив предостережения Айвена. Когда-то это были старые качели – брат говорил мне не играть даже рядом с ними, но мне так хотелось полетать под скрип ржавых креплений. Металл был слишком повреждён, чтобы выдержать вес шестилетней девочки, так что качели благополучно слетели с петель, а моя левая рука до сих пор болит в месте перелома. Я поклялась всегда слушаться Айвена и нарушила слово в тот же день, когда мне сняли гипс. В девять я проколола уши грязной иголкой, потому что это делали все девчонки; в двенадцать сбежала из приюта – просто за компанию с Лорой и Уиллом; в четырнадцать решила, что нужно что-то менять, и напилась вместе с Алишей и её компанией.