Управившись, Гурский обнаружил пса безмятежно спящим. Заверяют ученые мужи, будто не только смеяться, даже улыбаться способна лишь одна живая тварь на свете – человек, но Гурский поклясться бы мог, что на волосатой морде Черныша теплилась тихая, блаженная улыбка. Зазвонили оба – в коридоре и параллельный в спальне – телефоны, но пес глаза не открыл, лишь дрогнули остроконечные уши.

Звонил Андрей Фомич. Говорил бодрым, мажорным голосом. Спросил, как дела, и, получив дежурный ответ «ничего, спасибо», гоготнул:

– Это хорошо, что ничего, нам ничего другого и не надо. Что поделываешь, отпускник?

– Собаку вот искупал, – ответил Гурский.

– А я и не знал, что у тебя собака есть, – снова залился смехом Андрей Фомич, словно в известии этом было что-то потешное. – Значит, считай, Глебыч, что у тебя на одного друга больше. Я еще чего звоню: приезжай отпускные получи, бухгалтерия тебе уже насчитала. И не тяни, им там какую-то ведомость закрывать надо. Ну, рад, что ты молодцом. Ежели что, я на месте. Звони в любое время. Супруге привет. Она у тебя, кажется, врач? Где она практикует?

– В поликлинике терапевтом, – насторожился Гурский. – А что?

– Так, ничего, просто спросил. Ну, отдыхай, копи силушку.

Положив трубку, Дмитрий Глебович с минуту сидел неподвижно, затем поплелся в ванную, постоял под душем, побрился. Звук открываемой двери услышал, когда смывал с лица остатки пены. Вытираясь на ходу, поспешил встречать.

– Так быстро управились? – Не на жену смотрел – на детей.

– Там никого, кроме нас, не было, – ответила Гала.

– А ответ когда обещали?

– Сегодня после двух, я договорилась.

Майка, будто ничего важней сейчас не было, обозревала след от укола на локтевом сгибе, Гарик во все глаза таращился на отца.

– Это хорошо, что сегодня. – Гурский уже без надобности, только чтобы не стоять перед ними истуканом, водил по лицу полотенцем. И, чтобы паузы не возникали, повторил: – Это хорошо, очень хорошо…

Все четверо почему-то с места не двигались, теснясь в узком коридоре.

– А ты встретился с кем хотел? – о другом заговорила Гала.

– Встретился, – усмехнулся Гурский. – Не уверен, что именно с ним хотел, но так уж вышло. Можете полюбоваться, он в гостиной на диване, если под диван со страху не забрался.

Гала с беспокойством глянула на него, бочком обошла, заглянула в комнату, изумленно ахнула. В ту же секунду Майка с Гариком оказались рядом с ней, тоже застыли на пороге. Гурский приблизился к ним, остановился позади. Зрелище в самом деле было незаурядное. Пес пряменько, выпятив тощую грудь, сидел в центре дивана, приветливо вилял убогим хвостиком. Гурский снова мог бы поспорить на что угодно: тот улыбался. Самой настоящей улыбкой, только другой уже – не благолепной, а приятельской, даже какой-то родственной.

– Кто это? – первой опомнилась Гала. Еще тревожней уставилась на мужа, точно сомневаясь в здравости его ума. – Как она сюда попала?

– Это Черныш, – сказал Гурский. – Прошу любить и жаловать. Очаровательный песик, умница редкая, мы случайно познакомились. Он вообще-то породистый, хороших кровей, просто отощал немного без хозяев. Я его отскреб, отмыл, так что можете не беспокоиться. Он теперь будет жить с нами.

– Ой, собачка, славная какая! – замлел Гарик, проталкиваясь вперед. – Черныш, Черныш, иди ко мне, иди, хороший мой!

Заинтересовалась и Майка, тоже осторожно подалась вперед, но притормозила. Собак она, Гурский знал, побаивалась с раннего детства, обходила стороной.

– Как это – жить с нами? – выдохнула Гала. – Вот это лохматое чудище? Мало нам других забот? Некуда нервы растрачивать?