– Ты соображаешь хоть, что делаешь? – спросил Гурский. И за него ответил: – Похоже, соображаешь, это я уже не соображаю ничего, из ума выживаю…

Он не знал еще, куда едет, в голове была какая-то сумятица, спохватился, заметив, что приближается к собственному дому. Пес чинно, как заправский пассажир, сидел рядышком, спокойно глядел в окно. Вряд ли эта поездка в автомобиле была в новинку для него.

– Будем экономить горючее, – сказал ему Гурский. – Займем наблюдательный пост.

Выбрал удобное местечко в тени дерева, чтобы остаться незамеченным, не далеко и не близко, чтобы видна была дверь парадной. Теперь он рад был, что томится не в одиночестве, пусть и составляет ему компанию бездомный пес. И не мог отделаться от бредовой мысли, что Черныш – брошенная им невзначай кличка уже прикипела к псу – понимает, о чем ему говорят. Ну, если не понимает, то по крайней мере угадывает смысл, ухватывает интонацию. Когда сказал ему, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять, пес так иронично с высоты своего бездомья поглядел – Гурский не сдержался, так же иронично хмыкнул. И дал сдачи:

– Если хочешь знать, я предпочел бы до конца своих дней, как ты, бродяжничать, чем таскать в себе эту пакость.

Тут Черныш возражать не стал, сочувственно вздохнул…

Первым из подъезда вышел Гарик. Медленно вышел, скучно. За ним Майка, Гала. Гурский не отрывал заполошного взгляда от их лиц. Направились к автобусной остановке – Гала между детьми, держа их за руки. Друг с другом, насколько Гурский мог судить, не разговаривали. Остановка была в поле его зрения, Гурский загадал: если нужный автобус подъедет первым, все завершится благополучно. Заволновался так, словно от того, сбудется ли его смехотворный зарок, что-то в самом деле зависело. И облегченно выдохнул, когда чаянья сбылись.

– Лиха беда начало, – сказал Чернышу. – Ладно, пойдем, увидишь, как мы живем. – И сумрачно себя поправил: – Жили.

Черныш, осознав уже свой новый статус, вышагивал не позади – рядом с ним. А войдя в прихожую, не стал обследовать новую обитель – лег под вешалкой. Гурский заглянул в кухню, прошелся по комнатам, будто могло что-то в квартире поведать о недавно происходившем здесь. Вернулся к Чернышу, поскреб в затылке:

– Ну, и чем же мы сейчас, дружок, займемся? – И придумал: – Надо, пожалуй, тебя сначала в божеский вид привести, уж больно ты страхолюден. Не уверен что Гала будет счастлива, завидев тебя, но восторги сына гарантирую. Пожалуйте, сударь, в ванную, попробую избавить вас от всякой нечисти. Кажется, драить вас нужно каким-то специальным собачьим шампунем, но, думаю, и человеческий на первый раз вполне сгодится.

Радуясь, что нашлось чем занять себя, время убить, напустил в ванну теплой воды. Натянул резиновые перчатки. От этого ставшего за много лет привычным, неотъемлемым от его врачебного бытия действа подпортилось настроение: тут же скользнула подлая мыслишка, что вряд ли теперь доведется когда-либо ему облачаться перед операцией. Чуть опасался он, позволит ли безропотно пес купать себя, но тот сам запрыгнул в ванну, словно и это не впервой ему. Полфлакона шампуня извел Гурский и не меньше десятка раз ополаскивал Черныша, пока просветлела вода и шерсть размягчилась, разгладилась. Пес покорно давал отдраивать себя, лишь накрепко закрывал глаза и томно вздыхал, когда Гурский трудился над его мордой. Не пожалев махрового полотенца, Гурский насухо вытер пса и отнес его, пуще прежнего худого и жалкого после омовения, в гостиную на диван.

– Лежи здесь, – предупредил, – не разгуливай, я пойду место преступления после тебя в порядок приведу. А то достанется нам обоим на орехи.