– Кстати, все забываю сказать: я ж второй месяц – заведующая кафедрой.

И он выпучит глаза, задохнувшись от восхищения: неужели эта дурища чего-то достигла без него?!

Одиннадцатого ноября жизнь Гали пошла псу под хвост…

Да не собиралась она ни в какую Америку! Что там делать, если на третьи сутки любой заграницы она задыхается? Париж и Мюнхен, Анталия и Фрайбург… От надраенных площадей и чужого воздуха падает температура, замедляется коровоток. Нет уж, мне нужны пресловутые березки и родимое раздолбайство. Я пристрочена к Родине суровыми нитками.

Также крепко держали брачные кольца… Еще в детстве Галя поклялась: ее семейная жизнь ни на миллиметр не приблизится к разнузданному итальянскому карнавалу родителей. Так что развод невозможен. Вот тебе второй икс в уравнении.

Когда Олежка двинул покорять Америку, времени осталось на донышке. Потому и помчалась в церковь: пусть знак подадут оттуда. Отстояла службу, страстно молясь о том, чтобы ей разрешили заглянуть в конец учебника, с ответом свериться.

Пронеси эту чашу мимо меня!

Бог молчал, Галя рыдала неистово.

Увидев отца Николая, батюшку строгого и принципиального, она подскочила за благословением. Вот только услышит про Америку – запретит обязательно!

Батюшка оправил рыжую бороду и посмотрел сурово:

– Вы мужа любите? Венчанные?

– Да…

– Тогда езжайте за ним, куда позовет. Хоть на край света. В Америке тоже люди живут. Но смотрите, не хулиганьте там…В церковь ходите!

По дороге домой Галя шепотом упрекала Того, Кто передал неправильный ответ. Предлагала взамен бессмысленные обеты, если Он передумает с Америкой.

А потом ей выпало одиннадцать, черное.

…плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися…

Господи! Да я всего лишь раз против папиной воли… Не отбирай его, Господи!

…В корчме «Тарас Бульба» отец и дочь с поразительной синхронностью поднимали левую бровь, когда слушали, и указательный палец – когда говорили.

– Ты запомнишь эту дату, как день самой страшной ошибки! Ты себя никогда не простишь, я тебе обещаю. Как была Мариванной, так и осталась. Я тащил тебя из мерзостей, а ты еще худшую гнусь нашла! Своими ногами в ад ступаешь!

– Папа, я готова признаться в чем угодно, хоть в покушении на товарища Сталина. Во всем, что касается меня. Но насчет ада… У Саши его быть не должно. В России его ждет интернат, понимаешь?

Папа посмотрел испытующе и припечатал:

– Я ему очень сочувствую… но значит, это – его судьба.

Ну, уж не-е-е-т… Насчет судьбы – это ты зря-я-я.

И закрутилось. И понеслось. Расстарался Галин ангел-хранитель так, словно выслуживался за годы халатной работы. Ни в чем его подопечная не знала препятствий. Лихо продала квартиру, расправилась с вещами одним махом – раздать, подарить, выбросить, мне теперь ничего не надо, не надо, не на-а-до!

И с работы уволилась красиво. Заодно прояснилось, кому она стояла костью в горле все эти годы.

Орлова удивила своей человечностью. Сначала ее чуть удар не хватил от внезапной и жесткой правды. Анна-Пална обмахивалась испанским веером, сочувственно раскачиваясь в кресле:

– Если что… Словом, если у вас не заладится, дорогая Галина Михайловна, я с дорогой душой… от чистого сердца… ваше место на кафедре вас всегда ждет.

Галя растрогалась и позволила себе уткнуться в пышногрудую Анну-Палну.

Воистину: родня – не по крови.

Я тебе покажу – судьба!

И только заблудившись в дремучей Миннесоте, сидя на дорожке среди яблок и помидоров, она исторгла из себя упрямый кураж.

Хуже всего, что отец с ней по-прежнему не разговаривал. Стоя рядом с Гришей, Галя с тревогой прислушивалась к свистящему дыханию пампушки: слышимость в телефоне была фантастической. Папа смолил по две пачки в день, уповая на кубанский иммунитет. С тех пор, как ему исполнилось пятьдесят девять, он каждый год сообщал Галушке, сколько лет