Он молчит и меня убивает это молчание. Кажется, пришло время просунуть под дверь пятьдесят баксов за прием, но, к несчастью, мой бумажник остался в машине.

Сейчас

Я пытаюсь вести торги. Сижу, прислонившись спиной к стене, а затылком к темному стеклу и демонстрирую смирение. Если я нерадивый подросток, посаженный под домашний арест, я раскаялась за свои выходки. Я буду хорошей. Правда-правда. И заслуживаю поощрения.

– Извини, что взбесилась, – говорю я, давя нервный смешок от того, что приносить извинения маньяку – верх абсурда, даже если это во имя достижения цели, – я просто напугана.

Вранье чистой воды, как и мое покаяние.

Он, кажется, все прекрасно понимает, потому молчит.

– Пожалуйста, – продолжаю я, – выпусти меня отсюда. Я не видела твоего лица. Я никому не расскажу. Я уеду, и буду держаться подальше от Зои. Клянусь.

Последнее обещание я даю скорее самой себе, потому что меня мигом охватывает злость к Зои. Это она во всем виновата, из-за нее я оказалась здесь. Ее личный выбор – трындеть о каждом своем шаге в интернете, распаляя интерес и голод вот таких психопатов. Она вдохновила его. Если один из преследователей вломится в ее шикарный дом, что-то сделает с ней или убьет – она заслужила. Но я не модная блогерша, а такая же невидимка, как этот тип. Я просто оказалась не в том месте, не в то время.

Отличный, кстати, аргумент.

– Я просто оказалась не в том месте, не в то время.

Наверное, он куда-то ушел и я зря распинаюсь. Может, в эту самую минуту он запихивает Зои в багажник своей жуткой тачки. Или фургона для похищений. Или тащит волоком через лес, если этот бункер расположен где-то недалеко от ее дома.

Это же бункер? Или подвал заброшенного викторианского особняка? Сомнительно.

Под землей обычно пахнет сыростью, а тут только антисептиком и немного потóм. Здесь душно – я вся взмокла, волосы неприятно липнут к вискам. Но это мне на руку – пусть лучше тело избавляется от воды таким способом, чем каким-то другим.

Замкнутое пространство знатно давит на мозги, но об этом попросту лучше не думать. Мне не хотелось бы поддаться панике, воображая, как стены сжимаются, пока не раздавят меня, вытолкнув остатки спертого воздуха из легких.

Я расправляю матрас и ложусь на него. Сомневаюсь, что смогу уснуть, но мне нужно отдохнуть и подумать. Должен быть какой-то выход, какой-то способ перехитрить придурка в противогазе и выбраться наружу. Вместо этого я думаю о Зои. Она паразитирует в моих мыслях.

Я перебираю в памяти моменты из нашего общего прошлого. Я вспоминаю, как мы познакомились, зачем-то дорисовываю незначительные детали. Мне никак не могут помочь эти глупые подробности. Какой смысл в том, что потолок в столовой был бежевым, а за окном шел дождь? В моей клетке нет окна. Неизвестно, сколько времени я проведу здесь – вероятно, у меня будет достаточно возможностей переживать мгновения прошлого снова и снова, наполняя их другим смыслом.

Я вспоминаю, как мы впервые вместе ходили с Зои в поход. В ее старой школе не было такой традиции, это было для нее в новинку. У нее были крайне размытые представления, потому вместо теплой одежды и действительно необходимых вещей, она взяла с собой пленочный фотоаппарат и упаковку маршмеллоу. Я одолжила ей запасную теплую кофту и научила собирать палатку под проливным дождем. Она страшно замерзла и расстраивалась, что приходится сидеть в палатке, вместо того, чтобы любоваться окрестностями. Обгоревшие маршмеллоу не оправдали ее ожиданий. Зои сказала, что внутри они похожи на сладкие сопли.

Зато мы болтали всю ночь, а наша общая фотография с той вылазки до сих пор валяется в моей нью-йоркской квартире. На ней Зои улыбается во весь рот, а я стою мрачная, стесняясь брекетов на зубах.