Подошёл официант, расставил приборы и сразу же вернулся с блюдами. Тёплый запах мгновенно окутал наш стол. В моей тарелке были какие-то злаки, ярко оранжевого цвета, вперемежку с овощами и специями восточных стран. К блюду прилагались лепёшки и сухари.

– Кофе будет позже, – с поклоном и сдержанной улыбкой сказал официант и отошёл вглубь зала.

«Антураж,» – пронеслось в моей голове.

Ужин был окончен. Я не стал сегодня ничего спрашивать у Симона о его бесспорно любопытной жизни. Мы говорили о восточных традициях, уходящих в невидимую глубь веков. В конце он печально подытожил:

– Невыносимо стоять посреди руин великих цивилизаций и чувствовать, как сжимается твоя душа до степени отчаяния. Эти молчаливые плиты, вернее, осколки – всё, что осталось от чьего-то труда и мыслей. Сейчас лишь ветер и луна хранят их тайны. И молчаливые изображения на скалах печально темнеют в веках. Сложно переживать такие изменения, особенно в рамках одной человеческой жизни. Наверное, поэтому нам отмерено не много. Чтобы мы не испытывали ужас от полного разворота мнений, веры, желаний этого мира. Ты, Павел, растишь поколения. Они формируются на твоих глазах. И всё, что сейчас их окружает, играет самую важную роль в начале долгого пути.

– Конечно. Но я мало чем могу помочь. Только навыком, знанием и состраданием.

– А более ничего и не надо. Главное, чтобы в их жизни была хоть какая-то поддержка, опора. Чтобы в минуты слабости они знали, что не одиноки.

– Значит, и я переживаю эту слабость, раз ты оказался рядом, – усмехнулся я.

Симон ничего не ответил. Мы расплатились и вышли. На улице стало уже холодно, и мы зашагали быстрее.

Во дворик мы попали уже практически ночью. Ярко блестели колючие звёзды, ветра не было, пар от дыхания медленно растворялся в тишине, и казалось ничто не способно нарушить странное умиротворение этого места, затерянного посреди мира.

На лестнице, чтоб быстрее и незаметнее её преодолеть, мы с Симоном перечисляли всех известные правителей стран, в которых он побывал. На нашей эре мы были у тамбура.

– До завтра, – неожиданно быстро сказал Симон.

Я секунду колебался, но потом протянул ему руку, кивнул и направился к своей двери.

***

Сегодня мне было хорошо одному. В двухдневной переписке с хозяином, я, не без усилий, добился продления своего пребывания в квартире ещё на одну неделю. Его почему-то беспокоили мотивы моего настойчивого желания. Но в итоге он сдался. Ликование моё было ярким. И я решил его отметить систематизацией своих желаний и возможностей – сел и написал план-график изучения той литературы, которая привлекала меня более всего. Конечно, в итоге получился просто невообразимый читательский марафон, или скорее, гонка со временем. По моим, весьма условным подсчётам, я должен был потратить на такие занятия весь вечер. Каждый вечер. Условием проживания, главным и единственным, и ставшим понятным мне только здесь, было – «Не выносить ни единой вещи за пределы квартиры». По-моему, это было в какой-то сказке. Но так или иначе, времени ни на что другое я не имел. Да и не планировал.

Когда я отложил первую прочитанную по списку книгу, была уже глубокая спокойная ночь. Звезды безмолвно мерцали созвездиями, и посреди этого мига умиротворения и покоя я вспомнил о Симоне. Две двери, две стены отделяли разные жизни друг от друга. Я не мог уже представить свою без его присутствия – пусть даже заочного. Меня не смущало такое отношение к новому человеку в моей жизни. Он определённо стоил искренних и честных друзей. И они у него определённо были, ведь подобные вещества тянутся к подобным. Это для всего остального мира они могут казаться чем-то неясным и чуждым. Я не мог утверждать определённо о впечатлении Симона от перспективы нашей дружбы. Он не давал никаких ясных представлений – зачем ему общение со мной, возможно, все это было ненадолго. Но иногда я просто был обескуражен нашим полным согласием или пониманием. Я уже не говорю обо всех странных совпадениях, идущих в ногу с нашим знакомством.