Шумно закрывающаяся дверь, своим резким щелчком, как осечка, объявляющая о начале перемирия в вечной войне отдельно взятой личности и общества.
Тишина. Спокойствие…
Умиротворение и кипучая, всюду окружающая, неистребимая жизнь, которую нужно только разглядеть, откинув прочь монокль серьёзности и привычного взгляда на мир.
Пусть разбивается это стёклышко вдребезги, освобождая глаз для чистого, творческого, счастливого взгляда на самые обыкновенные вещи! Неужели все описанные выше предметы и их тайная жизнь не найдутся в обширной коллекции благ современного человека?
О, эта коллекция переполнена; я бы посмел заявить, что уже не человек коллекционирует вещи, а совсем наоборот, это вещи коллекционируют людей, затаскивая их в специально сооружённые паноптикумы, в которых демонстрируются самые причудливые и невероятно жуткие собиратели. Итак, практически каждый имеет в своей житейской корзине указанный мною вещественный минимум.
Но вот вопрос: а много ли довольных, которые ценят этот минимум? много ли тех, кто благодаря ему был поцелован самим счастьем?
Тишина. Спокойствие… Одиночество.
Минимализм, заполнивший собой всё пространство. Наблюдение за тайной жизнью вещей. Буквы, появляющиеся на яркой мозаике из пикселей.
Тишина. Спокойствие… Одиночество.
Моё счастье.
К Элизе
«Звёздная ночь», Винсент ван Гог
– Не могу больше, задыхаюсь, мне нужен свежий воздух, – пробормотал Людвиг и, минуя дверь, выскочил из дома через настежь распахнутое окно, пропускающее блеклое, еле заметное свечение картины «Звёздная ночь» Винсента ван Гога. Она появилась на небосклоне музея самой Природы слегка выцветшей и затуманенной, впрочем романтики, коих на улицах в этот предрассветный час было ничуть не меньше звёзд на небе, не заметили, что вместо оригинала им подсунули второсортную репродукцию. Элиза, будто лебедь выпорхнула вслед за Людвигом, который судорожно пробирался к огромному зеркалу-озеру, отражавшему невзрачные крапинки светящегося небосклона.
– Здесь, увы, всё подделка, – начал Людвиг после глубокого молчания. – Даже звёздное небо изуродовано буйной жизнью Вены, горящей синим пламенем. Кругом суета, фальшь, толпы, лицемерие, фарс, гонор, – одним словом, ненавистный мне город. Представь, Элиза, какое это вопиющее недоразумение – жить и не видеть звёзд.
Возвращающиеся домой после кутежа юноши неразборчиво затянули пошлую песню, а опустошённая бутыль, перелетев через голову раздосадованного Людвига, плюхнулась в озеро, размыв и без того невзрачные контуры звёздочек, исчезающих в лучах утренней зари.
– Что тебе далёкие звёзды, Людвиг, когда рядом с тобой ежесекундно угасает и проваливается в себя любящая звезда? – отчаянно вопрошала Элиза.
– Что мне до дальних и ближних, Элиза, когда я за всё время так и не обрёл своей звезды! Я не вижу звёзд, но разве стоит это понимать буквально?
– У тебя есть всё, Людвиг, однако ты, повинуясь необъяснимому закону, постоянно разрушаешь свою жизнь, дабы вновь и вновь восседать на троне неприятностей, горя и бед, черпая из своей абсолютной власти золото нот, рассыпающихся по нотному стану. О да, люди, эти рабы звука, ждут твоей щедрой дарящей десницы, сыплющей фа-соль в их разинутые голодные рты, напоминающие огромные трещины после землетрясения, но я, раба твоей любви, жду совершенно иного…
Струны музыкальной души Людвига вздрогнули от лёгкого и изящного прикосновения ученицы, всегда виртуозно исполнявшей сложнейшие сочинения композитора, а теперь сыгравшей туш – короткое инструментальное произведение – из торжественных слов, летящих в пропасть Людвига на белоснежных крыльях всеохватывающего чувства.