Самое сложное – сделать первый шаг. Тот самый, который превратит навязчивые мысли в реальность и не оставит возможности отступить. И, вопреки всем разумным сомнениям, я готова сделать его. Готова перестать доказывать, что все еще впереди и искупление ожидает меня уже завтра. Все уже давно понятно. Это конец. И если конец неизбежен, я, по крайней мере, хочу выбрать его сама.

Пакеты уже падают на пол. Взгляд прикован к рельсам. Ровно через тридцать секунд по ним промчится грохочущий поезд, и тогда я сделаю шаг.

Шаг.

Просто один шаг.

Просто надо сделать один шаг.

Забыть все и сделать шаг.

А ведь недавно я и не мечтала о метро в городе.

Почему я думаю не о том? Надо думать только об этом самом шаге.

Шаг.

Шаг.

Голова забита моментами из прошлого. Первая поездка за пределы Мюлуза, где я чувствовала свежесть далекого города. Солдатские песни, которые согревали нас в долгие и темные ночи.

Один шаг.

Единственный поход в кино на глупую комедию, смех сидящих рядом людей; я одна не умею смеяться. Длинное письмо со стихами о любви, долго лежавшее среди старых коробок.

Лишь шаг.

Нежные объятья тех, кто смог пережить ужас вместе со мной, те отчаянность и надежда, которые они вкладывали в каждое движение рук. Горящие глаза дочери… До того, как она поняла, насколько ненавидит меня.

Один шаг. И я его делаю.

Старый коричневый диван с тремя сидящими на нем людьми. Он совсем не вписывался в удушающе белую комнату, похожую на приемный покой в больнице. Тот факт, что диван – единственная мебель в комнате, смущал еще больше. Он маленький, и сидящие на нем люди невольно прикасались друг к другу. Из-за этого их движения были скованными и неловкими. Мужчина рвал шов подлокотника, который, похоже, не в первый раз подвергался такой пытке, и смотрел на стену остекленевшим взглядом. На нем были свободная белая футболка и классические брюки со стрелками. Старушка, сидящая рядом, наблюдала, как мужчина терзает бедную мебель, и изо всех сил старалась не сделать ему замечание. Она боролась с этим желанием, недовольно кутаясь в вязаный кардиган и поправляя подол юбки тускло-синего цвета. Но даже так это было сложно, потому что ее раздражали и скрип кожаной обивки, когда ее касался мужчина, и трясущаяся нога мальчика, постукивающего по полу носком лакированной туфли. Самый младший из всех голубыми глазами сканировал окружение, не обращая внимания на порождаемый им шум.

Скрип. Скрип. Тук. Тук. Раз за разом одна и та же последовательность звуков начинала действовать на нервы. Старушка хотела встать, но для этого нужно было опереться обо что-нибудь; свободное место, куда можно поставить руку, отсутствовало. От безысходности она решила перейти ко второй своей проблеме. Вопрос. Что она тут делала?

Этим же вопросом задавались и остальные. Мальчику очень хотелось узнать хоть какую-то информацию, просто-напросто сказать что-нибудь, что поможет ему понять происходящее. Заветные слова вставали комом в горле, не давая дышать, так что он никак не мог задать вопрос. Все очень странно. Очень, очень странно и абсолютно непонятно. Мальчик пытался восстановить в памяти события: мама всегда говорила, что план – это главное. А сейчас, когда мамы не было рядом, ее наставления, как якорь, помогали нащупать дно в неведомой пучине. Осознавая, что воспоминания о происшедшем смутные, мальчик медленно приближался к панике, хоть и пытался держать себя в руках.

Спокойно. Он помнил, что сегодня одиннадцатое сентября, а значит, день выступления в театре. Поэтому утром он помыл голову, даже сделал другую прическу. Хотя все равно под конец дня волосы становились лохматыми как обычно. Позавтракал какой-то полезной едой из очередной маминой диеты. А потом поругался с мамой перед самым выходом на сцену, но не мог вспомнить причину ссоры. Помнил, как скрипел пол. Помнил, что упал в обморок: то ли от волнения, то ли от недоедания.