Громко объявляют название произведения. Я смотрю на лица зрителей, превратившиеся в размытую массу, перевожу взгляд на недавно поставленные струны. «Не подведи меня», – проносится в голове. Я выступаю с этой скрипкой с самого начала обучения; она не допустит промаха, когда я под взглядами стольких людей. Ну, поехали.

Смычок ловко скачет с одной стороны грифа на другую. Вспоминаю все повторы и ошибки, которые успел совершить до того, как оказался здесь, на сцене. В памяти всплывают выступления Паганини, которые уже давно стали моей вершиной успеха. Я чувствую, как странная надежда на то, что именно этот момент важен, разгорается во мне. Ощущаю каждую ноту. Слышу легкое дрожание стали, когда вновь и вновь касаюсь струн. Я – вне времени. Мысли обо всем далеком проносятся внутри меня, сбивая с ног попытки вспомнить нужное. Нельзя тормозить. Следы, оставленные мыслями, я смогу разглядеть потом. Сейчас есть лишь музыка, что, как верный друг, привела меня в это самое мгновенье, держа крепко за руку. Как же я люблю такие моменты! Когда ты касаешься частички жизни. Той самой, которую не сможет разглядеть человек без цели. Она доступна только тем, кто умеет мечтать, и никак иначе.

Вдруг звук начинает приглушаться. Подумав, что я снова ушел в себя и перестал правильно держать инструмент, давлю на смычок чуточку сильнее, надеясь опять громко и четко услышать знакомую мелодию. Когда же я понимаю, что дело в чем-то другом, черное пятно расплывается передо мной. Как сильно хочется закрыть глаза… Веки становятся тяжелыми, а голову так и тянет вниз, будто бы она железная, а в сцене спрятан магнит. Все ниже и ниже. И я просто расслабляюсь. Слышу, как скрипка падает на пол, и мимолетно думаю о том, что ее надо поднять. Правда, почему-то эта мысль кажется далекой и ненужной. Все перестает иметь смысл. Я закрываю глаза.

Тихо. Будто бы снова вернулся в свой детский мир. Он прекрасен и напоминает о домашнем уюте. В нем другая сторона улицы еще закрыта, а верхние полки на кухне заставлены незнакомыми бутылками. Спокойствие там, где пахнет маминой выпечкой и ее цветочными духами. Покой спрятан в нежных колыбельных.

Я лежу на диване в гостиной родного дома и засыпаю в самой неудобной позе из всех возможных. Нос забит, челка лезет в глаза, а ноги онемели, но мне слишком лень двигаться. Мне слишком хорошо. Голос мамы сливается с разговорами незнакомых гостей, их громкий смех резко бьет по ушам. Я так хочу спать, что не хватает сил даже на недовольную гримасу. Чувствую, как мама берет меня на руки, придерживает свисающую голову. На самом деле я уже проснулся, но все равно притворяюсь, чтобы меня донесли до мягкой кроватки. В объятьях мамы тихо и тепло. Только с ней я могу найти покой и снова стать ребенком, а не «умным не по годам мальчиком». Поэтому я разрешаю себе расслабиться.

Семьдесят один год.

Семьдесят. Один. Год.

Вот сколько я живу на прогнившей людьми земле. Эта цифра никак не укладывается в сознании. Так много всего позади: старый дом, десятки смертей, ненаглядная дочь, шумная молодость… Война. Поиски места в этом мире после того, как она закончилась.

Война со всей силы вышвырнула нас, детей повседневных выстрелов и дыхания смерти, в непонятный мир птиц, что поют на восходящее солнце. Кажется, только вчера я гуляла по ночным улицам вместе с людьми, лица которых почти забыты. Мы могли почувствовать вкус победы – он отдавал пролитой кровью и предсмертными слезами. Победа означала конец войны и начало мира, а значит, что-то совсем чужое для наших бродячих душ. Франция свободна. Я свободна… Но было слишком сложно научиться жить завтрашним днем, когда ты пять лет имела право лишь на хрупкое мгновенье. Будущее казалось настолько далеким, что не разглядишь с самым мощным телескопом. Потом появилась она – дитя, которому так сильно хотелось показать не тот мир, где я сама выросла. Хотелось дать моему нежному солнышку все без остатка.