» (т. ж., с. 118).

Узнал-познал – понял – сделал – это не цель, это суть магии. Маг – это не жрец и не тот, кто творит обряды. Маг – это тот, кто мог и может. Но не случайно это рассуждение приводит мифолога к упоминанию высших сил, это они цель ведийской стратегии, а не само по себе познание-делание. Познать высшие силы – значит переродиться бессмертным, поскольку бессмертие дается лишь знанием божественного состояния.

Понятое на такой глубине познание становится деянием, родственным порождению!

«Некоторые типологические аналогии и параллели – от структуры и символики шаманских ровдужных ковриков, сопоставимых с бархисом, до смысла и цели ритуала – бросают луч света и на ведийскую обрядовую практику, в частности, и на особые связи между идеями знания и рождения.

Высшему рождению, как бы преодолевающему энтропическое направление кризиса, соответствует и „высшее“ знание – знание брахмана, открывающее путь к вечному блаженству. Такое же высшее знание приобрел Один в скандинавской мифологии, вися на дереве Иггдрасиле, варианте мирового древа» (т. ж.).

Устройство жертвенного алтаря, того самого веди, воспроизводит соитие («познание» – зачатие) мужчины и женщины, где женщине соответствует веди, алтарь, а мужчине – огонь.

«Соитие и есть первый союз „познающего“ и „познаваемой“, и это именно тот локус, в котором возникающая тема познания теснее и органичнее всего связывается с темой зачатия-рождения, зачатия как зарождения, „первого“ рождения» (т. ж., с. 120–1).

Индоевропейский корень *gʼen, присутствующий и в нашем «знании», оказывается корнем множества слов, означающих как познание, так и порождение. Но пока мне гораздо интереснее то, что в слове «веда» совмещаются знание и сила:

«Так, по поводу связи между veda- „знание“ и veda- „пучок сильной травы“ можно строить ряд догадок…» (т. ж., с. 121).

Я не собираюсь строить языковедческие догадки. Я предпочту исходить из очевидностей: ведическое жертвоприношение, во время которого «сильная трава», политая жиром, сжигалась на алтаре с чтением заклинаний, должно было дать человеку знание Брахмана, то есть бессмертной природы божества. Для этого должны были быть созданы условия, устройство алтаря предполагало опору, то есть силу, вкладывающуюся в то, чтобы вознести жертву в мир богов, таков был путь, порождающий жизнь. И в этом он был подобен соитию и зачатию новой жизни.

Зачатие без жизненной силы не происходит. Так же и перерождение человека возможно, лишь в том случае, если он научится видеть эту божественную силу в самом себе, тем самым охватывая познанием собственное естество. Древние называли это взращиванием золотого или бессмертного зародыша, который и становится сутью второго рождения обладающего Ведением человека силы.

Топоров не был первым, кто рассмотрел глубину лежавшего в основании всей ведической культуры понятия брахмана. Возможно, одно из самых интересных наблюдений было сделано в 1904 году Марселем Моссом в работе «Набросок общей теории магии». Это исследование, написанное в соавторстве с Юбером, ввело в научный обиход понятие магической силы – маны, поэтому мысли Мосса относительно брахмана обретают особую ценность.

Брахман – многозначное слово, в котором сплелось множество смыслов. То, что оно стало обозначать верховное божество индуистского пантеона, явление довольно позднее. Но чтобы понять его исходное значение, стоит чуточку отступить к истокам индийской культуры.

Как представитель французской социологической школы и ученик виднейшего социолога Эмиля Дюркгейма, Мосс не мог не отдавать должного общественным отношениям, которые, чаще всего, и творят магов и колдунов, оценивая некоторых людей как выдающиеся личности, чем и создается ощущение их могущества. В основе такой магии, безусловно, лежит некий общественный договор о том, как вести себя по отношению к человеку, признанному могущим.