− Да, слушая эту музыку, будто и правда паришь над российскими полями и лесами, Лукоморьем и Соловками, Волгой и Уралом, Петербургом и Финским заливом, Невой, Москвой и главами Кремля. Да, ты никак плачешь мой дорогой Саша.

− Диктаторы, Аннушка то же плачут, − горько усмехнулся Колчак.

− Диктатор?.. − я, Саша, более чуткого и совестливого человека в жизни не встречала.

− Эх, до чего больно смотреть, как летит наша страна через просторы, через вселенскую ночь, словно «Титаник» навстречу айсбергу. А что там ждет ее в темных водах, на глубине? Неужто, погибель?

− Видела, я Саша сон, что летит наш корабль навстречу льдам. Может быть, это был «Титаник». И вдруг, о чудо! Прошивает насквозь он ледяную гору и выходит на обратной стороне ледового чудища в ослепительном сиянии жар-птицы.

− Сказочница ты моя.

Лед Ангары и Байкала

После Нижнеудинска вел армию генерал Войцеховский: Каппель скончался на марше. Тело своего воинского начальника преданные офицеры и солдаты не бросили, не захоронили спешно, а везли с собой долгие две тысячи верст и предали земле только в Чите, после броска через Байкал и леса Забайкалья. Но в Чите, через полгода, как только пришло время покинуть и этот город под натиском красных войск, тело генерала не оставили на поругание. Могилу раскопали, и гроб с телом доставили в Харбин, где вновь захоронили с воинскими почестями. И это был не последний путь воина: тело генерала уже в наши дни обрело покой на родине, на кладбище Донского монастыря в Москве.

Тело генерала Каппеля его соратники не желали предавать земле, помня то нечеловеческое, дьявольское отношение к телу героя войн, выходца из простой казачьей семьи, исследователя-путешественника генерала Лавра Корнилова, погибшего в бою на Кубани. В злодеяниях над народом, будучи выходцем из глубины этого народа, Лавр Корнилов не отмечен. Стойкость генерала Корнилова в памяти увековечена тяжелейшими обстоятельствами «Кубанского Ледяного похода», результатами исследований пустынь Туркестана и Афганистана.

Наученные тяжким опытом гражданской войны, ижевцы, воткинцы, уральцы, − рабочие оборонных заводов, узнавшие методы новой власти, все оттенки «красного террора», везли с собой тело своего генерала. Везли, охраняли, отдавая честь сотни, тысячи верст, чтобы не дать надругаться над останками воина чести, в попытках сохранить священную память и неоспоримое право на захоронение и упокой после смерти.

До Иркутска войска под командованием генерала Войцеховского добрались в роковую ночь расстрела Колчака и Пепеляева. Наутро весть о гибели адмирала уже прошла в войска, и главный мотив атаковать и захватить город отпадал.

Иркутск можно было взять, с любой стороны, но на совещании начальник Воткинской дивизии, генерал Викторин Молчанов, заявил:

− Войти в город, разумеется, мы войдем, а вот выйдем ли из него − большой вопрос. Начнутся погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом.

Это мнение было решающим, и, в ночь с седьмого на восьмое февраля войска под руководством генерала Войцеховского и с телом покойного генерала Каппеля в обозе, обошли город с юго-западной стороны, и вышли к Ангаре. Красные, как бы в насмешку, послали вдогонку несколько артиллерийских выстрелов, и тем дело кончилось.

Шли сутки мимо деревни Тальцы, что разместилась на берегу Ангары в сорока верстах от Иркутска, воинские отряды и беженцы и, казалось, не было им числа. Шли то густо, сбившись и перемешавшись воинские с гражданскими, то вдруг четко проходил эскадрон казаков, то воинский обоз с ящиками и пулеметами.

Брели мимо деревни по льду Ангары солдаты, беженцы, проезжали белоказаки на усталых конях. Бежали в страхе перед строгостями новой власти, побитые и смертельно усталые люди: направлялись на восток, через лед Байкала в Бурятию, в Забайкалье, и далее в Китай и Монголию. Шли пешими, мерзли на санках, ехали верхами вдоль деревни от Иркутска в сторону Байкала многие тысячи военных и гражданских. Шли сутки напролет и даже на другой день, отдельные группы беженцев еще проходили мимо села, растянувшись по дороге-зимнику и по льду реки. Были среди них и женщины, и дети, и молодые люди в студенческих шинелишках, в нелепых на морозе фуражках с черными бархатными наушниками, взрослые дородные мужчины в дорогих пальто и шубах. Лица бежавших мало что выражали от усталости и истощения, – столько им пришлось уже пережить, и только в глазах можно было прочесть недоумение: «За что так с нами?». На каждом путнике можно было отметить печать глубокой горечи и безысходности: снялись с насиженных мест еще по осени в спешке по первому морозцу под артиллерийскую канонаду и теперь безуспешно искали пристанища в необъятном крае, в котором им не было места.