«Ты виноват! Из-за тебя он меня проклял!»

Она кричала, переходя периодически на визг. Изо рта у неё воняло тухлой рыбой. Губы, что я когда-то страстно целовал, превратились в тёмные шкуры от банана и набухли, словно огромный прыщ, готовый взорваться ведром гноя. Я оттолкнул то, что осталось от Алисы, упёршись ей в живот, и она отлетела в сторону, но свалившись не на песок, а в яму. Я услышал эхо женского голоса, пропадающего в глубине. Пришлось вскочить на ноги, чтоб увидеть свежевскопанную могилу с идеально ровными краями, хоть и находилась та в песке. С неба со свистом упало каменное надгробие и засыпало могилу, оставив небольшой кратер. Крик Алисы пропал, а на надгробии появилась надпись: «Здесь покоится грязная шлюха. Пусть земля ей будет СПИДом». Слова были начертаны кровью, захотелось их стереть, меня они оскорбляли. Не успел я подбежать к надгробию, как пропасть вновь начала наполняться водой, несясь на меня огромной прозрачной волной, чья верхушка пеной перекрыла солнце.

Ветер, скачущий от воды, чуть не убил, бросив к вертикальному уступу, но мне повезло, и по ощущениям это было в последний раз. Копчиком я нащупал какие-то движущиеся щупальца. Схватился за торчащие из почвы корни, отправился по ним к расплывчатым облакам. Грязь падает на лицо и комками сваливается вниз. Почти не намочив заново брюк, но измаравшись, как свинья, я забрался наверх, упал спиной на голый хрустящий снег и уставился на небо. Пар изо рта устремлялся ввысь густыми клубами, внизу шумела бурная река, а над моей головой шелестели на ветру полупрозрачные листья. Посреди всего этого холода дерево, своими корнями спасшее мою жизнь, стояло полностью одетым в зелень. Я приблизился к его стволу, успокаивающий голос запел где-то внутри.

Дерево будет всегда. Его крона спасёт от зноя и холода. Оно будет рядом с тобой, даже если ты совсем не ощущаешь его присутствия. Дерево знает, когда оно тебе нужно, даже если не попросишь вслух. Оно протянет руку помощи, когда та потребуется, но только если ты возжелаешь этого и искренне покаешься.

«Я каюсь».

«Не пизди».

В уголках глаз хрустело, ресницы слиплись. Попытка вдыхать через нос провалилась, какие-то трубки мешали, в лёгких бегал слабый свист. Я часто поморгал, чтобы веки окончательно открылись, но сил не было совсем. Закрыл глаза, пусть отдохнут.

Я посилился поднять руки, правая поддалась, левая лишь легонько дёрнулась. Ноги почти не ощущались, хотя мне казалось, что они немного скрючены, как отросшие ногти. Попробовал снова разлепить веки, на этот раз удалось. Картинка появилась не сразу, сначала была вспышка, потом прорисовались и предметы. Больничная палата, всё свежее, всё белое. Откуда-то слева, видимо, из окна, доходит шелест опавших осенних листьев и запах приближающихся холодов. Прямо передо мной на голой стене висит картина с фиолетовыми цветами.

Повернул голову направо, шея хрустела, но мышцы были безумно рады любому движению. Кровь наконец-то забегала по мускулам, не боясь превратиться в густой кисель. Полуоткрытое окно впускало яркий солнечный свет. Снаружи тянуло сыростью и мокрой корой деревьев. Этот запах украдкой пробивался сквозь тонкую щель окна. Слева всё это время стояла девушка в белом халате, спускающемся примерно до уровня коленей тощих ног. Такая неподвижная, что её можно принять за статую. Прядь волнистых каштановых волос падала прямо на абсолютно круглые глаза, уставленные ровно в мою сторону. Медсестра выронила на пол шариковую ручку, когда я только повернулся к ней. В руках она теребила красную планшетку с торчащими листами бумаги. Всё это девушка плотно прижимала к груди, которая, казалось, не содрогалась при дыхании.