Не лжесвидетельствуй.
– Скрипачка Соня.
Не возжелай.
– Желала, хотела и даже жаждала – никогда ты не была довольна своей судьбой.
Габриэла входит в прозрачный лифт, где играет навязчивая инструментальная вариация “Аллилуйи” Леонарда Коэна.
Виолончели – Вверх – Нет – Вниз.
Люди входят и выходят, только Габриэла не двигается с места. Восхождение ради спуска. Спуск ради подъема. Ее маленький нос почти касается стекла.
Цветные пятна проплывают мимо. В этом прозрачном облаке, взмывающем от подземной парковки до парковки на крыше и проваливающемся обратно, обращается она к Творцу мира: “Возьми все, что у меня есть, только верни виолончель. Я обещаю восхвалять Тебя каждый день до конца своей жизни. Клянусь не прикасаться к смычку в святую субботу! Клянусь не ходить к Йонатану домой. Умоляю Тебя, прости…”
В лифт набиваются японские бизнесмены в одинаковых костюмах, с бейджами и серебристыми телефонами. Запах лосьона после бритья заполняет кабину. Все низенькие, как и Габриэла, но держатся от нее на расстоянии, точно от прокаженной. Едва двери лифта открываются, Габриэлу выплевывает наружу, и она обнаруживает себя на третьем этаже.
Все дороги снова ведут к слону. Только слон теперь пуст. Пара охранников – мужчина и женщина, вооруженные рациями, – выступают живым заслоном для тех, кто все еще осмеливается оставаться рядом.
– Что неясно?! Отошли подальше!
– Подозрительный объект, всем отойти!
– Но там мой телефон! – кричит молодая мамочка.
– Заложить бомбу на детской площадке… – цокает языком холеный мужчина.
– Террористы! Антисемиты! – с неожиданной яростью выпаливает старушенция в парике.
Сразу за слоном есть подвесной мост, ведущий к маленькому игрушечному домику, и там, на зеленом резиновом покрытии, как черный окаменевший дракон, лежит на боку ее футляр с виолончелью.
Немудрено вспомнить сейчас, как она поставила его рядом со стеной и даже подперла мягким кубом, чтобы перекрыть подход. Она просто хотела заглянуть в слона и сразу уйти. Вспомнить первый и, возможно, последний поцелуй в ее жизни. Прежде чем Габриэла перейдет к расплате за грехи и самобичеванию за гротескную беготню по Центру, она прикрывает пальцами глаза и шепчет: “Спасибо, Господи”.
12:45–13:30 Музыковедение
Мы продолжаем с григорианскими песнопениями. В каждом монастыре монахи собирались в хор и пели стихи из Книги Псалмов. Не каждый был одарён приятным голосом или музыкальным слухом.
Трио из молодой мамы (альт), холеного мужчины (тенор) и старушенции (бас) взрывается полифоническим негодованием:
– Что тут подозрительного? Это просто виолончель!
– Это бомба в футляре виолончели!
– Антисемитские террористы!
Габриэла, которая стоит с участниками хора за полицейской лентой, слишком напряжена, чтобы издать хоть звук. Где-то в глубине души она надеется, что голоса стихнут, а она сможет забрать виолончель и убраться отсюда подальше.
Толпа растет, охранница предлагает охраннику вызвать робота для обезвреживания бомб, но трио отзывается стаккато:
– Пустите – там лежит мой телефон!
– Виолончель – она же стоит кучу денег!
– Израиль жив и террористам отомстит!
Никто не замечает Габриэлу. Кажется, что без виолончели она невидима. Следующий вопрос звучит тритоном – интервалом, снискавшим название “сатанинский”:
И
ЧЬЕ
ЭТО?
Она понимает, что может остановить все тремя словами – “Это моя виолончель”, – но страх, внутренний дирижер, мановением палочки парализовавший Габриэлу, кладет свою ледяную лапу на ее рот. Как только ты признаешься, что виолончель твоя, шепчет страх, тебе придется объяснить и все твои остальные подвиги. И что ты тогда скажешь? Что сбежала из школы, чтобы пойти к Йонатану? Тогда что ты делаешь в Центре? Что здесь происходит на самом деле? И подумай, какой обманутой будет чувствовать себя твоя мама после всего, что она для тебя сделала.